Тэклю охватило дурное предчувствие.

— Не-ет! Только не э-это!.. Не может быть, Илья Лаврентьевич! — в ужасе прошептала женщина.

От ее голоса старик озверел и заметался по комнате.

— А-а, жалеешь?!. То иди и поцелуй его!.. В яме он там, червей кормит!.. Из-за тебя, сука, такой грех взял на душу! Убью, паскуда! На колени!.. Дьявол послал тебя на мою голову, нечистый попутал!.. Но я господу еще нужен, раз он меня защитил!

Старик вдруг обессиленно упал на лавку и заплакал.

Ночью грибовщинские Бобики и Рексы, не признававшие святых мест, откопали труп. Утром люди увидели убитого и в страхе побежали к солтысу. Степан Курза без седла верхом помчался в гмину.

К обеду приехали из Соколки следователи, а из Кринок на велосипедах прикатила полиция. Чиновники сразу нашли еловый круглячок со следами запекшейся крови: когда выгоняли на пастбище коров, они настороженно тянулись к кругляку мордами, тревожно мычали, и пастухи еле сумели их отогнать.

Вскоре нашлась тетка, у которой выпивал Юзик, хвалившийся по волоску выщипать бороду у пророка. «Святые девицы» рассказывали следователю о ссоре Тэкли с мужем. А часа через два по приезде следователи нашли и свидетелей убийства — пророк долго не мог справиться с молодым телом и, пока волок в яму, провозился с ним, люди его видели.

Под вечер Альяша арестовали и привели к солтысу. Комендант постерунка, сам пан Клеманский, поднес к рукам старика никелированные наручники, с профессиональным шиком щелкнул ими и, растянув в улыбке розовощекое лицо, развязно объявил пророку.

— У меня уши краснели, когда я глядел на твое мракобесье! Но ты, старая псина, для меня был недосягаем!.. Теперь видишь? И медведю кольцо в губу вдевают! Прощайся! Низко поклонись всем в последний раз, проси прощения, потому что идешь туда, откуда сюда больше не вернешься. Похоронят за казенный счет под номером на тюремном кладбище!

Старик понуро молчал, переступая с ноги на ногу. На сером сморщенном лбу блестели капельки пота.

А к дому солтыса, будто после землетрясения, сбегались взволнованные люди. У забора Курзы стояли две повозки. Люди еще не свыклись с тем, что случилось, все было для них как во сне. Не веря своим глазам, они онемело смотрели, как полицейские усаживают в переднюю повозку закованного в цепи Климовича, а подле него с обеих сторон устраиваются штатские чиновники из Соколки с торчащими из карманов рукоятками наганов. Все случилось так неожиданно, что люди еще не знали, жалеть им человека или негодовать на него.

Вдалеке от всех стояла оцепеневшая Тэкля.

— Несут! — с ужасом прокатилось по толпе.

Стараясь шагать в ногу и не ступать в лужи, четыре грибовщинских мужика несли на конской попоне тело. Тусклые глаза убитого неподвижно смотрели в небо. Мертвый оскал молодых зубов застыл в страшной улыбке, словно Юзик перед смертью увидел нечто веселое да с тем и уснул навеки.

Носильщиков сопровождали полицейские — четыре породистых поляка из Мазовша. Молодые интеллигентные мужчины были выбриты до синевы, на околышах фуражек с высокой тульей чистым серебром белели номера и орлы, сияла металлическая окантовка козырьков. Подчиненных ожидал комендант постерунка.

Мужики поднесли наконец тело к повозке. Лошади постригли ушами, похрапели и настороженно замерли.

— Кидай на подводу! Р-раз!.. — скомандовал солтыс.

Окостеневшее тело глухо стукнулось о доски. Только теперь всхлипнули бабы. Один-другой мальчишка, влекомый каким-то магнитом, торопливо подходил ближе, пристально всматривался Юзику в лицо, будто искал чего-то в нем, затем испуганно нырял в толпу.

— Подложи сена под голову, Банадик, а то свисает! — прикрывая тело попоной, деловито бросил соседу Авхимюков Володька.

— Ему теперь все равно! — буркнул много повидавший на своем веку Чернецкий, поднимая, однако, голову покойного за волосы и подсовывая пук соломы.

— Всё, панове, трогай, поехали! — приказал Клеманский подчиненным, закинув карабин на спину, и пошел к велосипеду. Полицейские последовали за ним.

Апостолы и «третьи священники» от страха попрятались.

На выгоне подводы перехватили верные волыняне и местные богомолки. Полицейские поспешили на выручку к своим возницам.

— Прочь, прочь! — терпеливо и настойчиво оттесняли они людей колесами велосипедов.

— На, бери лучше меня, цацалист! — ползла на коленях старая Пилипиха, разрывая кофту и обнажая коричневые складки кожи на груди. — Руку поднял на божьего человека, антихрист! Выжжет тебе перун за это зенки, дождешься, большевик ты безбожный, и род твой весь подохнет, если не отпустишь божьего человека!..

— Старая карга, долго будешь тут путаться? — наконец не выдержал Клеманский.

Он легко, как котенка, отнес бабку за кювет.

— Сиди здесь, псяюхо!

Не успел комендант вернуться к своему велосипеду, как бабка уже переползла канаву и снова бросилась к его ногам.