Комлев взял объяснение и у заместителя начальника планового отдела Ефремовой. В резких выражениях она отказалась обсуждать свои отношения с кем бы то ни было и потребовала оставить ее в покое. К этому вопросу проверяющий больше не возвращался.

Результаты проверки комиссия рекомендовала обсудить на коллегии объединения. Стенограмма заседания коллегии была приложена.

Первым делом Вершинин заинтересовался позицией Мартьянова. Отметив кое-какие недостатки в организации производства завода, тот вместе с тем похвалил Кулешова, назвав его отличным организатором. Генеральный директор выступил первым и, таким образом, дал соответствующее направление всему обсуждению. Его поддержали и большинство присутствующих. Решением коллегии анонимное письмо было признано неподтвердившимся.

«Почему он все-таки выступил первым? — подумал Вячеслав, — ведь председательствующий, обычно, делает это в заключение. Видимо, с самого начала ему хотелось пустить обсуждение в нужное русло. Следовательно, были причины опасаться другого. Какие же? Кого или чего он опасался? Необъективности? А может, просто из дружеских соображений решил взять Кулешова под защиту?»

Однако Вершинин тут же усомнился в этом. После знакомства с Мартьяновым у него сложилось мнение, что из дружеских соображений тот не станет скрывать неблаговидных поступков.

Эпопея с первым письмом, хотя и закончилась благополучно для Кулешова, заняла больше двух месяцев.

Прошло четыре месяца. И снова, теперь уж в министерство, поступает почти аналогичная жалоба, отпечатанная на машинке с такими же дефектами. Она носила еще более злобный характер. Исчезла и подпись «искренне болеющий за интересы производства». Зато появилось кое-что новое. Автор обрушился на Мартьянова, утверждая, что тот поддерживает и даже покрывает недостойное поведение Кулешова, так как получает от него дорогие подарки. Они были даже перечислены. Последствия тут же не замедлили сказаться. Теперь проверку проводила совместная комиссия главка и объединения, которую опять почему-то возглавлял Раков. Ее выводы стали более категоричными и определенными, каждый мелкий недостаток преподносился как отрицательный стиль руководства. Существенных нарушений комиссия снова не выявила, но в своем заключении сослалась на безымянного автора письма в качестве доказательства аморального поведения директора. Вскользь были упомянуты и его взаимоотношения с Ефремовой.

Обсуждение на коллегии главка пошло сразу с обвинительным уклоном, и голоса Мартьянова почти не было слышно. Он выступил в конце и дал довольно уклончивую оценку результатам проверки, видимо, опасаясь, как бы не посчитали, что он защищает Кулешова из соображений личного характера.

«Жаль, — подумал Вершинин, — принципиальность генерального директора кончилась, как только он начал бояться за свою репутацию. Именно на такой исход и рассчитывал автор. Именно этого он и достиг».

Затем появилось третье письмо. Изменилась дата, указывались новые факты, но по существу оно оставалось тем же, что и два предыдущих. И опять комиссия, проверка, обсуждение.

Вершинин закрыл последнюю страницу с тяжелым осадком на душе.

«Похоже, Кулешов во многом прав, — подумал он. — Сколько времени, сколько сил отнимают эти никому не нужные проверки одних и тех же фактов. Попробуй поработай в таких условиях».

Дверь в кабинет распахнулась и вошли двое: Комлев и еще один пожилой мужчина. Начальник отдела кадров пропустил его вперед, подобострастно распахнув дверь.

— Товарищ Вершинин, это главный инженер объединения Раков Алексей Михайлович, — пояснил Комлев. — Он возглавлял комиссии по проверке завода и теперь, узнав, что вы здесь, интересуется, какие будут к нему вопросы.

— Ладно, ладно, сам объясню, — прервал его Раков. — Скажешь тоже — интересуется. Я просто в порядке вежливости. Следователи-то к нам не каждый день приезжают, — он пристально уставился на Вершинина.

Раков был ниже среднего роста, с расплывшейся фигурой и одутловатым лицом. Видимо, ему давно перевалило за шестьдесят. Его простецкие слова никак не вязались с настороженным вниманием к следователю.

Вершинину не хотелось обсуждать цель своего приезда сейчас, пока сам еще не разобрался в роли каждого из участников комиссии, а тем более ее председателя, и поэтому он просто уклонился от разговора, изобразив на лице подобие вежливой улыбки. Раков оторопел. Положение его стало щекотливым.

Выручил Комлев.

— Может, вы хотите нам что-нибудь подсказать, Вячеслав Владимирович? — вкрадчиво начал он. — Мне, например, как начальнику отдела кадров, о полноте наших проверок, их качестве. У вас, вероятно, в этих делах глаз наметанный.

— Сейчас мне трудно ответить, — развел руками Вершинин, — я ведь еще не был на заводе, не говорил с людьми.

— Один вопрос, товарищ Вершинин, — пошел напрямую Раков. — Вы намерены перепроверять выводы нашей комиссии?

— Пока не решил, — неопределенно ответил тот, с любопытством ожидая дальнейшего хода собеседника.

Раков помолчал, собираясь с мыслями.

— Кулешов хороший человек, — сказал он после минутного раздумья. — Мы для него сделали все. Разобрались объективно, отмели инсинуации, доложили начальству. Жаль, что он все к сердцу близко принимает — проще надо смотреть на жизнь.

Однако жалости в его словах Вершинин не почувствовал и ему захотелось испортить настроение откровенно недружелюбному Ракову.

— Скажите, товарищ Раков, — спросил он, — вы когда-нибудь интересовались уголовным законодательством дореволюционного времени?