Перекантовавшись несколько дней у гостеприимного Алекса, Филимон переехал в маленькую, но весьма уютную квартирку, которую ему с большим трудом удалось снять. Друзья предлагали Филу жить у них, что было бы выгоднее и дешевле, но он упрямо настаивал на адресе, который случайно встретил в отделе объявлений газеты «Новое английское слово».

Квартира сдавалась в доме номер двенадцать по улице Большой Житомирской.

Ни старой липы, ни трансформаторной будки, никаких сарайчиков и верёвок с белыми простынями — чистый асфальтовый блин под окнами. А на месте свалки и поросших диким кустарником склонов — огромный исторический парк «Гончарный яр». Чистенькие, мощенные красным кирпичом дорожки, аккуратненькие парочки прогуливающихся старичков и влипшие друг в друга влюблённые на свежевыкрашенных скамейках. И полная тишина.

Но когда наступал час летнего заката, и в распахнутом настежь окне отражались алые клубни облаков, плывущих где-то далеко, за горизонтом, Филу казалось, что вот-вот под окном забренчит старенькая семиструнка, и хрипловатый голос Алика-боцмана напомнит миру и всей честной компании о чём-то очень важном...

Эмигрантов в этом районе было мало, но до благословенного Подола было рукой подать. Фил любил пройтись пешком по улицам вечернего Киева, и друзьям оставалось искренне удивляться тому, что он знал все пути и проходные дворы в округе.

Самой короткой дорогой, по красивой деревянной лестнице, ведущей через Гончарный Яр, от Большой Житомирской до Подольского базара можно было дойти неспешным шагом минут за двадцать. Вдоль спуска высились двух- и трёхэтажные коттеджи, утопающие в море зелени. Кинозвезды, миллионеры и дипломаты облюбовали этот оазис тишины и теней прошлого, которые создавали особое поле в этом яру. Михайлова гора яркими огнями сияла над шикарными особняками, но гора Лысая, как и положено пристанищу ведьм, висела тёмным силуэтом в ночном небе, охраняя тайны, поведанные лишь однажды подольскому лекарю Мише Булгакову.

Этим маршрутом Филимон пользовался лишь под настроение и в одиночку. С друзьями он прогуливался по другим направлениям: до «Гастронома» на углу улиц Большой Житомирской и Владимирской, затем налево, и через сотню метров они оказывались в «туристической Мекке» Киева — на Андреевском спуске. Слева по ходу, серая гранитная лестница вела к фундаменту Десятинной церкви, которая много веков тому назад рухнула и похоронила под обломками первых киевлян, охранив их самой смертью от татарского глумления.

Там же и в том же сером граните застыло здание Исторического музея, а на противоположной горе сияла в огнях прожекторов космическая фантазия Растрелли — Андреевский собор. Напротив собора и музея громоздилось массивное серое здание кивской средней школы № 25.

На Андреевском спуске жизнь кипела двадцать четыре часа в сутки, как в старые добрые времена била она через край в закоулках нью- йоркского Гринич-Вилледжа или парижского Монмартра. Мастерские художников, магазинчики, выставочные павильоны и сувенирные лавки, пивные подвальчики и маленькие ресторанчики густо усыпали обе стороны старинного спуска. По его булыжной мостовой текла бесконечная река туристов, праздных гуляк и просто молодых людей, а по оба берега потока сидели художники-рисовальщики, мелкие торговцы сувенирами и просто пьяницы. Дорогой колорит этому району придавала шикарная пятизвёздочная гостиница «Замок Ричарда», действительно построенная в стиле старинного замка, и театр «Энивей», место паломничества киевских театральных эстетов и «лиц нетрадиционной сексуальной ориентации».

В один из первых походов в этот район Бен и Мирон устроили Филимону маленький сюрприз. В толпе ярко одетых туристов, тут и там, мелькали колоритные уличные гимнасты и клоуны, но друзья обратили внимание Фила на двух высоченных девиц в невероятно красивых кружевных платьях, сшитых в стиле парижской моды конца девятнадцатого века. Девы шествовали сквозь толпу под зонтиками, хотя ни дождя, ни солнца в этот поздний час не намечалось.

— Давай сфотографирую на память! — расчехлил свой голограммер Мирон, а Бен энергично включился в диалог с барышнями на приличном украинском, да с такой скоростью, что Филимон не мог разобрать ни слова.

Уже через минуту Фил позировал перед Мироновой камерой и восторгался красивыми ногами девиц. Ноги росли «от шеи» и дамы, с учётом высоченных каблуков, были на голову выше Филимона. На пятом или шестом кадре Мирон отдал команду фотомоделям:

— Поцiлуйте хлопа!

Фил догадался, что речь идёт о поцелуе, и с готовностью потянулся к одной из новых знакомых. Она откинула зонтик за спину, и, сквозь толстый слой косметики, в ярком свете уличного фонаря на лице очаровательной брюнетки проступила густая мужская щетина. Филимон окаменел от неожиданности, повторяя финал Гоголевского «Ревизора», но Бен заорал по-английски:

— Не вздумай отказываться! Засудят за оскорбление прав гомосексуалистов!

Не дожидаясь проявления толерантности со стороны Филимона, «она» прихватила его крепкой мускулистой рукой за плечо и смачно чмокнула густо напомаженными губами в щёку.

Мирон щёлкал непрестанно, и впоследствии, рассматривая шикарные голограммы, никто не мог даже предположить, что эффектная фотомодель — трансвестит; но в этот вечер этот снимок стал поводом для бесконечных шуток и подначек.

Временами Филу казалось, что стоит только повернуть за угол, и он окажется с друзьми в узких кварталах литл-Итали, а через сотню метров нырнет в бурный торговый поток Канал-стрит, и что окажется, что никуда они не уезжали из Нью-Йорка.