Глубокий женский голос, уже однажды посещавший его, вновь окунул его в чужую тайну:

«Милый Филиппок! Сегодня я шагала по улице и читала твоё стихотворение о дождях и о нас с тобой. Дома, на кухне, я сажусь на своё место за столом и разговариваю с тобой. Я никому не говорю об этом, меня и так считают тронутой, но я то знаю, что ты слышишь меня. В буфете стоят две бутылки сухого вина, которые мы купили в день твоего отъезда и не допили. Я наливаю себе каплю перед сном и чувствую твой поцелуй.

Жду тебя. Спокойной ночи. 19 июня 1972 года». «Для чего мне его тайна?» — подумал про себя Филимон, но другой голос, словно из-за спины, возразил немедленно: «А разве ты — не частица его? А он — не частица тебя?»

Следующее письмо было датировано 20 июня, но было написано утром:

«Хороший мой! Доброе утро!

Никто не знает, что мне плохо жить, потому что нет тебя. Ношу в себе эту тайну, как собственное дитя. Знаешь, я вспомнила сегодня, из-за чего мы спорили второй раз: в глаголе ШАГНУТЬ гласную в первом слоге нужно произносить между «а» и «ы»!

Мне нужно уехать куда-нибудь, так быстрее пройдёт время. Вчера была в кино — мысли и там связывают меня с тобой. И знаешь, что яснее всего я ощущаю в своих мыслях — твои руки. Встретила сегодня на кухне паука. Хорошая примета — к письму. Но ты приедешь на место только после моего последнего экзамена, а письму идти ещё так долго».

«При чём здесь я, нынешний, если она любила его?»- продолжил беззвучный диалог Филимон, и один из голосов резво поддержал его: «Да выкинь ты это из головы и из компьютера! Что тебе до чужих переживаний- свою жизнь никак не устроишь!» Другой голос не стал так многословно и громко доказывать свою правоту, а лишь тихо заметил: «А кто знает — где заканчивается твоя жизнь?»

Филимон закрыл программу и отправил файл в память. Под руку попалась книга в чёрном переплёте, и Филимон открыл наугад первую попавшуюся страницу:

«Тот, кто не испытывал любви, не может быть счастливым. Именно это скрыто в словах Иисуса: любить ближнего. Если бы матери учили детей любить и быть терпимыми, то мир стал бы иным. Войны, тираны, убийцы — это всё порождение равнодушия и жестокости к нашим детям — нашим мыслям.

Человеку досталось наследство звероподобности. Животному, которое борется за своё выживание, нет дела до гибели собратьев. Мы боги в телах зверей, и наш мир — в лапах «великого зверя», человека, как такового. Спаситель был распят «зверем», видевшим в нём угрозу своему царству, но Христос завещал нам свои слова о любви и братстве. Где услышал он эти слова и от кого? Кто впервые научил его любви?»

Фил захлопнул книгу и налил себе в бокал вина.

Он был далёк от религий и теологических споров, но юность и профессия заставляла его искать различия между постулатами Торы и Библейскими заповедями, между афористичными законами Будды и пламенными призывами пророка Мохаммеда. Одно время ему казалось, что он нашёл в своей душе пристанище для удивительной религии синтоизма и его прекрасного божества-женщины Аматэрасу. Но, чем больше он искал разницу, тем больше точек соприкосновения находил в этих религиях, а чем больше находил общего, тем яснее понимал, что всё это лишь осколки, лишь частности, подобранные разными пророками в разных частях мира, а есть нечто единое, целое, гораздо более значительное любого обряда. «Мы — порождение мысли Божьей — Бог внутри нас», — сказал он это сам или услышал подсказку, Фил не понял, но согласился с услышанным не только умом, но и странным чувством умиротворённости и покоя в душе. Он подумал о том, что наверное неплохо было бы пожелать Фильке любви, которая сохранит его душу.

И пожелал.

Главное, что подметил Филька за прошедший после развода год, это то, что его перестали называть Филькой. Отец старался называть его полным именем, Филипп, а в школе и на улице друзья сократили его до звучного — «Фил».

Это было, во-первых, коротко, а во-вторых, по-американски.

Капиталистическая Америка тихо вползала сквозь щели «железного занавеса» в социалистический лагерь и обретала в умах строителей не очень сытого коммунизма образ заморского, но вполне земного рая. Да, как утверждали газеты, капиталисты эксплуатировали рабочий класс, но когда на экраны вышел документальный фильм «За рампой — Америка», созданный советскими кинематографистами как осуждающий документ, на фильм этот ходили не один раз, и с удивлением обнаруживали на экране большие дома, машины, красивые улицы и магазины, в которых проистекала мучительная жизнь американского рабочего класса.

Джинсы, женская косметика, жевательные резинки и сигареты «Camel» с помощью мелких фарцовщиков входили в быт советских людей, внося зёрна вопросов и сомнений в комсомольские и партийные сердца.

И совершенно непоправимый вред коммунистической идеологии наносила западная музыка. Подрастающее поколение отказывалось получать радость от исполнения песни «Взвейтесь кострами, синие ночи», а ночи напролёт с помощью приёмника «Селга» вылавливало на «коротких волнах» музыку «Битлз», «Роллинг Стоунз» и других идеологических диверсантов. Магнитофонные записи западных идолов распространялись по стране со скоростью гриппозной эпидемии.

Фил поклонялся «битлам». Нет, он не был чокнутым фанатом, готовым с утра до вечера обсуждать детали жизни кумиров, тратить последние деньги на фотографии и драться с любителями «роллингов».

Ему нравилась эта музыка, и он её пел.

Умение петь и играть на гитаре тихо вытеснило его публичные поэтические экзерсисы, и он стал записным исполнителем на вечерних посиделках под липой.

Но не надолго.

Они с папой переехали в другой район.

Точнее — переехал папа, а Фил — вместе с ним.