Через два дня, отойдя в больнице от имитации самоубийства, мать подалась «в бега». Как выяснилось, она тратила деньги, взятые у друзей и знакомых, а влюблённый директор — государственные. Директор во всём покаялся, и его вышибли из партии — её «взяли» на Урале и посадили в тюрьму.

На время всех открытий Фильку отправили жить к папиным тёткам.

Родственницы жили на Печерске, рядом с театром для детей, но в невыносимо глубоком подвале, куда, время от времени, стекалось всё, что могла насобирать канализационная труба большого пятиэтажного дома.

Филька любил тёток-бабушек.

Аня работала на обувной фабрике штамповщицей и беспрестанно болела от дикого грохота станков и вредных испарений резины. Она воспитывала дочь, Милу, отца которой Филька никогда не видел, но, подозревал, как взрослый мальчик, что он существовал. Милка была ровесницей его сестры Веры, но всегда держалась как старшая, с пятилетнего возраста руководя всеми окружающими.

В том же подвале жила сестра Ани, Ася. Один глаз Аси был закрыт с юности — и она прожила жизнь не вникая в физиологические проблемы любви. Тетки вкусно кормили Фильку, водили к соседу смотреть выпуклое стекло с глицерином внутри, которое называлось — телевизор, по вечерам играли в лото и пили чай с вишнёвым вареньем.

Он спал в одной комнате с двадцатилетней Милкой и долго пытался понять — стыдно или не стыдно подсматривать за переодеванием родственницы в ночную рубашку, когда ему приказывали отвернуться к стенке. Наверняка он мешал её жизненным планам, но Милка быстренько выгоняла его в большую комнату, как только появлялся её ухажёр, Борька, а чаще всего удалялась с кавалером на танцы или в кино.

Маму выпустили из тюрьмы через три месяца — папа обязался выплатить ее долги.

Развод состоялся в суде: делили Фильку.

Папа страшно нервничал, но ни о чём, до суда, с Филькой не говорил. В зале собралось много соседей, общих знакомых и просто любопытных старушенций. Мама подбежала к нему и стала целовать и обнимать, Филька тоже прижался к ней, но его быстро вывели из зала — он только успел увидеть мертвенно-бледное лицо отца. Потом его позвали вновь, и

женщина-судья объяснила ему, что по закону, ребёнок, которому исполнилось двенадцать лет, должен сам ответить на вопрос суда — с кем из родителей он хочет жить.

Глаза мамы горели блеском азарта: вот он, её мальчик, её любимчик, её баловень. Да, она забыла на время о нём — но она родила его, да, она убежала от него — но она столько лет заботилась о нём, да, вокруг неё хаос обмана — но он ещё слишком мал, вырастет — поймёт сложность жизни, а сейчас он обнимет свою маму, потому что так давно не видел её — и пусть это доставит страдания тому, кто не хочет её прощать.

Папа отрёшённо смотрел в окно, понимая, что именно в этот момент лишается сына.

Аня и Ася заранее плакали.

Вопрос судьи повис на облупленных стенах зала.

И не убежать с этого лобного места, и не заплакать. Сухо в горле, а на губах трещины. Воздух перед его ресницами дрожал, и лица людей он видел не совсем чётко, зато абсолютно ясно мелькнул перед ним одинокий рысёнок посреди пустынной дороги.

Женщина-судья наклонилась к Фильке и мягко повторила:

— Твои родители будут жить в разных местах, и ты должен мне просто сказать — с кем из них ты бы хотел остаться.

Филька мельком глянул на отцовский профиль, повернулся к маме, взглянул в её такие красивые глаза и сглотнул комок, подступивший к горлу.

— С папой, — отчётливо произнёс Филя.

Чёрная дыра на месте маминых глаз. Чёрная дыра уменьшилась до точки.

Чёрная дыра уменьшилась до точки.

— Чёрт, — выругался Филимон, очнувшись сразу и внезапно. Он потрогал пальцем разбитый нос и окинул взглядом квартиру — никого не было, все видимые предметы обстановки стояли на своих привычных местах, никакого намёка на грабителей.

В распахнутые настежь входные двери послышались приближающиеся шаги. Фил вскочил на ноги, схватил с книжной полки большой охотничий нож и притаился за дверным уступом. — Никогда не делайте преждевременных выводов, друг мой, — голос Давида остановил бросок Филимона.

Коротышка вошёл в квартиру, как в собственный дом, плотно затворил входную дверь и заговорил так, словно лишь мгновением раньше остановился на полуслове.

— И не поминайте всуе ни Бога, ни Дьявола, ибо сила мыслей порождает в ментальном мире ментальную форму и может обрести свой материальный вид.