В этот момент радиоприемник всхлипнул ехидным, до боли знакомым голосом Давида:

— «Моральные правила не должны мешать инстинктивному счастью». Вы слушали заключительную передачу о творчестве Бертрана Рассела. Спокойной ночи!

Тут же загрохотала музыка, и Фил облегченно вздохнул, ибо Людочка не уловила смысла произошедшего совпадения.

Они мило болтали и шутили по дороге до Людочкиного дома и расстались в совершенно положительном расположении духа.

Вся эта история мгновенно всплыла перед глазами Филимона по пути к балетному классу. Он не стал делиться воспоминаниями с композитором, который «бил копытом» и жаждал приключений, тем более, что у порога зала их догнал и В. В., который сразу взял ситуацию в свои руки.

Он представил композитора всей балетной труппе и тут же подчеркнул, что готовясь к приезду в столичный Киев из захолустного Лос-Анжелеса, Исаак предусмотрительно развелся. Главный вообще любил нагнетать атмосферу взаимодействия полов. Его шутки не всегда отличались изысканностью, но всегда били окружающих по эрогенным зонам. Он словно провоцировал всех на постоянную и непрекращающуюся сексуальную игру, в которой всегда был готов принять самое непосредственное участие.

И это работало. В двух направлениях. Женщины надеялись, что его интересы касаются каждой из них лично, и бесстыдно напрашивались на флирт. Мужики ревниво поглядывали на наглого жеребца, но не будучи в силах его обуздать, травили похабные сплетни про его похождения.

Репетиция прошла в хорошем настроении, и новые танцевальные номера понравились всем. Филимон несколько раз ловил себя на том, что следит не за танцами, а за перемещениями Анжелки, пригрозившей ему скорой свадьбой. Она же никак не реагировала на его присутствие на репетиции и в паузах между танцами даже не взглянула в его сторону. Исааку же особенно понравился номер, в котором вертела фуетэ Людочка. Он по свойски, больно пнул локтем Филимона в бок и зашипел:

— Это кто такая?!

— О, — сурово остановил его Фил, — тут тебе ничего не светит. Очень серьезная и порядочная девушка. Никаких вольностей и случайных знакомств. Из очень хорошей семьи.

— Шутишь? — загорелись алчным блеском глаза Дунаевского. — Познакомь!

В этот момент Фил встретился глазами с Людочкой, и та незаметно для окружающих быстро кивнула в сторону композитора и сделала одобрительный знак рукой.

Филимон расхохотался на весь балетный зал и, повернувшись лицом к новому приятелю, твердо произнес:

— Обещаю, если у тебя серьезные планы!

Свое обещание Филимон долго не мог выполнить, ибо В. В запланировал просто сумасшедший ритм премьер, и жизнь замкнулась на репетициях и спектаклях.

«Ревизор» сыграли удачно.

Идея бесконечной парилки сработала.

Неожиданный срез отношений Хлестакова и слуги придал многим сценам остроты и пикантности.

Актеры купались в придумках и в зрительском внимании.

Публика приняла спектакль с радостным удивлением, хохотала от души и долго аплодировала после финальной паузы.

Виталик прорвался в премьерный состав и сыграл Хлестакова просто замечательно. Наглый баритон, уже не стесняясь никого, не спешил прикрыть срам, который являл зрителям Городничий из-под рухнувшей с его плеч простыни в финальной сцене, а гордо шествовал на авансцену, где зрители убеждались в том, что видимый образец мужского достоинства — прекрасный театральный муляж. Это разряжало обстановку и добавляло веселья в зале. Мужчины смеялись с облегчением и снисхождением, женщины с явным сожалением.

Критика отреагировала сдержанно. Как объяснил это Филимону Главный, это было многовековой традицией киевской театральной критики — не баловать вниманием жанр комедии, а надувать щеки вокруг вычурных экспериментов, многозначительно поднимая палец и вещая на весь свет: «Вы же понимаете, что имел в виду художник?» И даже если художник «имел всех в виду» и просто издевался над публикой, заставляя разгадывать ребусы, то это считалось у критики высшей доблестью и искусством. Умение же развеселить зал и заставить его хохотать до колик в животе принималось снисходительно, как милое развлечение.

Главное же, что насторожило критиков, это то, что спектакль шел на русском языке, но был понят и принят публикой. Все ожидали реакции официальных лиц идеологических департментов Кабинета Президента. Но реакции не последовало, взаимоотношения с Россией на этот момент были стабильными, и критики повисли в недоумении.

Режиссерский хлеб Филимон отработал сполна, но главный успех его ждал в премьере актерской.

Спектакль «Три мушкетера» выглядел необычно. Вместо набивших оскомину голографий, которые сплошь и рядом заполонили театральные сцены, В. В. использовал старинные приемчики условного театра. Он где-то раскопал эскизы постановки конца двадцатого века в Киевском театре оперетты и восстановил их в полном объеме.

Мушкетеры, гвардейцы, короли и королевы, а также вся их свита, носились по сцене в окружении гигантских пушек — барабанов, из которых выстраивались причудливые замки и неприхотливые таверны. Эти же барабаны становились тайными подземными ходами Лувра и монастырскими подвалами. Погони, дуэли, любовь и интриги покоились на реальных деревянных подмостках, и когда они ломались под тяжестью рухнувшего трупа, или трещали под жаркими объятиями влюбленных, то зритель возвращался в атмосферу настоящего театрального представления, где верилось, что рана на лбу у дуэлянта не иллюзия, а реальная кровь!