Шутка юмора про Дуню Кулакову опять не прошла. Мдя, не мужской коллектив.

"Пионерки" отслушали всё в пол уха, лениво дергаясь только на свои имена, и дальше всё по новой: бу-бу-бу-бу-бу. Перешептываются, как школьницы на уроке.

Ладно, думаю, аудиторию берут не нудными лекциями, а берущими за душу аргументами. Вот такой я каламбурщик. Явил аспект и поднял атрибут.

– На повестке дня нашего пионерского сбора половой вопрос.

Тут все встрепенулись и даже бубнить перестали.

Ага... Уже интересно? Ну, так внимайте.

– Выносится на обсуждение отряда персональное дело пионерок Кончиц Оксаны и Урыльник Ярины.

Сделал паузу.

Слушают уже внимательно. Что ж хотели? Классика жанра!

– Итак, дорогие мои, - это уже персонально к Кончиц с Урыльник, - Что вы можете доложить родному коллективу о своем проступке? И, заодно, объяснить, как вы дошли до жизни такой?

Наступила тишина. Тихая такая тишина.

Виновницы торжества глазки в стол попрятали и сидят как мыши под веником. Буд-то и не к ним обращаются.

Ну, пошло-поехало, как у Галича: "а как вызвали меня, то сник до робости, и из зала мне кричат: давай подробности!". Не меняется народ от смены политических режимов. Тем более - от изменения экономического уклада.

– Ну, что молчите? Расскажите всем, про вчерашнее. Интересно же народу, зачем его полиция весь вечер трясла и на уши ставила.

– А чё рассказывать-то?
– ушла в несознанку Урыльник, пряча глаза уже под стол.

Ну, прям гимназистка, которая случайно в школьном туалете разбила унитаз, на приёме в кабинете завуча.

Я посмотрел в глаза Ингеборге.

Та ответила понимающим мне взглядом. Вздохнула и спросила.

– А ты с самого начала давай. С того момента, как вы вчера отсюда ушли.

– Да ничего такого и не было. Шли и шли. По сторонам глазели. Потом к нам эти, из крутой тачки пристали. Кататься звали. В ресторан, на берегу моря.

Я в это время в упор смотрел на Катю. И напряженно думал: сдаст она хохлушек или не сдаст?

Та, поначалу, прятала от меня глаза, но потом подняла их и посмотрела с каким-то неясным вызовом.

А я ей взял и подмигнул задорно.

Господи, как мало надо человеку для счастья. Вся аж просияла, как восходящее солнышко, что майским утром разгоняет утренний туман от речки над заливным лугом.

Я искренне улыбнулся в ответ.

Как это приятно делать человека счастливым, хотя бы на пару секунд.

– А когда мы отказались, то они нас похватали и в машину затолкали, - добавила Оксана.

– Потом привезли в какой-то подвал, отобрали деньги, документы и избили, - заплакала Ярина, утирая глаза рукой, попутно счищая ею тональный крем с синяка, - Ничего не объяснили, и, сразу бить. По лицууууу...

– А что они от вас хотели?
– спросила Бисянка.

– А мы знаем? Мы по ихнему ни бельмеса, - оправдывалась Оксана, - Спросят криком, гыг-гыр-гыр, потом ещё что-то крикнут, и по морде кулаком. А за что!?
– она перешла на повышенные визгливые тона, - Потом в подвале сидели, запертые, без сортира. С парашным ведром вонючим. Долго. Потом военные пришли и освободили нас. Вот и всё.

– Ещё вояки переписали нас, вместе со всеми, кого оттуда вынули, - добавила Урыльник, - Сказали, что новые айдишки нам выдадут, взамен утраченных. А мы им новые фамилии сказали. Здесь же это можно?

– И как вас теперь называть?
– спросила Буля тоном уполномоченного КГБ по району.

– Я теперь Ярина Бандера, а она, - кивнула Урыльник на Кончиц, - Окса фон Штирлиц.

Я, конечно, понимаю, что пять минут здорового смеха заменяет килограмм морковки, но в таких количествах каротель могут потреблять только кролики. Чуть со стула не грохнулся. И был бы тогда, как любит говорить Ругин "пацталом".

А негр за стойкой, наверное, думает, что мы тут анекдотами друг друга развлекаем. У нас жизнь круче любого анекдота.

– А они что? Вам так и не сказали: за что бьют?
– спросила Сажи, когда все отсмеялись, - Это же беспредел какой-то.

– Беспредел и есть, - уже выла Ярина, подвсхлипывая, - Самый натуральный. А с виду - приличные пацаны. Одеты хорошо. Тачка дорогая. На морду - симпатичные.

– Хочешь сказать, не рыночный вариант, - усмехнулась Альфия.