Однажды по городскому телефону ему позвонил школьный товарищ. Видимо, желая просто пообщаться, без особых вопросов! Секретарь приемной доложила и ждала ответа. Разумовский молчал, и было видно, как мучительно принимал он решение — поговорить или отказать, как в уголках глаз блеснула искра памяти и тут же погасла, как медленно, собравшись с духом, отрезал он и этот последний приют молодости и легкомысленной привязанности: «Скажите, меня нет на месте!» и положил трубку.

Можно представить себе, как сложно было работать Разумовскому, находясь под бдительным оком Медунова, как постепенно сгущалась атмосфера вокруг председательского кабинета, заставлявшая его хозяина, подобно страусу, прятать голову в песок.

Последним и, пожалуй, в негативном смысле решающим фактором, «заземлившим» и отбившим у Разумовского всякую инициативу, стало его направление на небольшой по председательскому рангу пост заведующего отделом сельского хозяйства Совмина СССР. Казалось, политическая карьера подававшего большие надежды руководителя закончилась навсегда.

С того момента у Медунова с Разумовским перестали существовать какие-либо рабочие и просто человеческие контакты.

И все же судьба вновь возвращает Разумовского на Кубань. Теперь в роли первого секретаря крайкома КПСС. В немалой степени этому способствовали личные и довольно близкие отношения Разумовского с работавшим тогда на

Ставрополье Михаилом Сергеевичем Горбачёвым. Мне не раз приходилось присутствовать при телефонных разговорах производственного характера председателя Краснодарского крайисполкома и первого секретаря Ставропольского крайкома партии. Скорее всего, их отношения можно было назвать приятельскими.

Вот тогда-то, став секретарем ЦК КПСС, Горбачев и поддержал Разумовского.

4

Однажды Разумовский приехал в Темрюкский район. Несколько лет мы не виделись, и я, направленный в «ссылку» постановлением бюро крайкома КПСС за «серьёзные недостатки в марксистско — ленинской идеологии по национальному вопросу», по сути дела, будучи политическим изгоем, все же в душе надеялся хотя бы на доброжелательный и многое для меня объясняющий разговор. Ведь был же у Разумовского заместителем, входил каждый день к нему в кабинет, вел с ним пусть служебные, но все же, как мне казалось, доброжелательные разговоры. Да и ни в чем я не подвел Разумовского, искреннее уважая в душе своего руководителя, многому у него учась, прислушиваясь не только к его политическому и житейскому опыту, но и принимая в целом его моральные установки. Одним словом, в те годы я испытывал искреннюю симпатию к Разумовскому, просто, как принято сейчас выражаться, по признакам ментальности. В душе обиды не держал, понимая, что Разумовский, сам стесненный в своих председательских действиях, находился под прессом разгневанного Медунова. А на что было злиться? На придворную интригу, которую искусно разыграли политические проститутки, окружавшие обоих? На ни чем не прикрытую ложь, — ведь задача была очевидна — убрать молодого зампреда, лишив его будущего?… Это они, оборотни, в кулуарах своих кабинетов, под змеиное шипение сочинили и направили на имя Брежнева грязный пасквиль на меня, якобы от имени «группы адыгейских коммунистов», написанный кривым фальшивым почерком на тетрадном листке.

Я видел этот «эзоповский» листик на бюро крайкома партии в руках Медунова, волею интриги превратившийся практически в судебный вердикт и по сути решивший в тот момент судьбу человека.

Разве не понимал Разумовский происходящего? Он разыскал меня поздним вечером, почти ночью, вернувшись с Медуновым с Олимпийских игр в Москве. Указав на мою статью «Хранить традиции кубанской земли» в газете «Комсомолец Кубани», статью исключительно патриотическую, написанную во славу Кубани, но испещренную многочисленными подчеркиваниями, которые были сделаны черными чернилами и по которым узнавалась медуновская рука, бросить ничего не значившую, но много означавшую фразу:

— Это вы писали?

— Если вы имеете в виду содержание статьи, — глядя в глаза Разумовскому и мгновенно поняв ситуацию, ответил я, — то за достоверность фактов ручаюсь… Здесь нет никаких ни смысловых, ни тем более политических ошибок… Статья написана об опыте работы в крае по воспитанию, в первую очередь молодежи, на лучших традициях советского народа, а также народных праздниках и обрядах, бытующих на Кубани. Ни от одной строчки я не откажусь.

Разумовский неопределенно пожал плечами, повернулся в кресле, и я вдруг понял, что вопрос о моей судьбе предрешен и что в данной ситуации этот неожиданный и срочный ночной вызов означал только одно: с этого момента я для Разумовского становился персоной нон грата, то есть лицом как бы присутствовавшим, но в то же время неузнаваемо далеким. Более того — отвергнутым.

От любви до ненависти — один шаг. Как верно подмечено.

Я понял, что Разумовский не пойдет на разговор с Медуновым, не вступится и не защитит, прекрасно осознавая истинный смысл происходящего. Но все же в душе я оставлял крохотную, почти несбыточную надежду на чудо: а вдруг все переменится и капкан, в который меня загнали, не защелкнется.

И вот после нескольких лет «разлуки» встреча на таманской земле. Конечно, я ждал ее, как ждет «заблудший сын» благословения родителя, как отчаявшийся, но все же живущий надеждами человек. Это какое-то необъяснимое, с неба посланное везение, что в район приезжает Разумовский, но не тот, не сумевший когда-то мне помочь, а новый первый секретарь крайкома партии, как мне казалось, сполна усвоивший ошибки Медунова в кадровой политике и испытывающий желание их поправить. Кто-кто, а Разумовский, — размышлял я, — сам познавший несправедливость и предвзятое отношение к себе, в полной мере должен понять мое состояние. У меня даже мелькнула шальная мысль: «Может, едет поддержать! Восстановить справедливость»?!

«Волга» остановилась, и из машины, не торопясь, вышел в новом костюме, в начищенных до блеска туфлях, нарядный и какой-то торжественный — запах дорогого дезодоранта пахнул и приятно освежил атмосферу — немного поседевший и оттого казавшийся если не матерым, то более возмужавшим, с красивым, тщательно выбритым лицом, прежний мой шеф.

Он внимательно осмотрел нас выразительными чуть навыкате карими глазами и первым, как положено по табели о рангах, подал руку Куемжиеву. Затем, мне показалось, чуть помедлив, поздоровался и со мной.

— Какой план вы предлагаете? — произнес Разумовский, обращаясь к обоим, но в первую очередь — к Куемжиеву.

Я пытался, не проявляя назойливости и в моем положении ненужной суетливости, поймать взгляд Разумовского: по одному взгляду мне были бы понятны и цель визита, и собственная судьба. Однако, чуть наклонив голову, словно пытаясь увидеть свое отражение в отполированных туфлях, Разумовский упорно отводил глаза.

— Хорошо, — выслушав Куемжиева, сказал Разумовский, — план принимается. Мы с Александром Фёдоровичем поедем по району, а вы… останетесь на хозяйстве?