– Ты?

Это как взорвать внутри водородную бомбу, особенно если тебе уже больше восемнадцати. Мужское эго и женская цивилизация заставили стыдиться того естественного факта, что у тебя есть повышенные критерии к будущей избраннице.

– А я думала ты это, наоборот...

Злость подменила разум, не понимая ничего, кричу:

– Ни хера! Я вот такой... Такой, который тебя никогда и не любил. А ты можешь идти на хуй, сука.

В бешенстве я давил сопротивляющуюся под ногами землю. Если Алиса расскажет об этом остальным, то я повешусь! Пусть мир будет веткой осины, а я Иудой. Меня всё достало до такой черты, за которой выбор снова заметался между безумием и самоубийством. В этот момент я укрепился в своей ненависти сильнее, чем Измаил перед штурмом Суворова. То человеческое, слишком человеческое, что ещё осталось во мне, дистиллировалось и выходило с каждым раздражённым дыханием, растворялось с каждым новым ненавистным вдохом. Минут через пять я мутировал бы в опасного социального монстра, который считал бы богом майора Евсюкова.

Шагов через сорок, всё-таки оглянувшись назад, я заметил, как рядом с Алисой размахивали руками две мужские фигуры.

Фашиствующая коричневая мусорка с металлическим чавканьем пожрала голову обидчика. Её верхний козырек упёрся в шею человека, а подвижный низ призывно закачал полыми бёдрами. Такие сумасшедшие идеи приходят только в безумные времена. Я схватился за дно мусорки и натужно стал тянуть её одновременно вверх и на себя. Так по утрам не выспавшиеся дворники опорожняют урны. Человеческий мусор страшно заверещал, когда в его шею сверху уперся железный клюв, а я тянул и тянул вверх, чувствуя, как острые металлические края с трудом входят в его шею.

Как со дна колодца доносится крик:

– Хватит! Ты его завалишь!

Я не верю, что это кричит воинственный Лис, и продолжаю самсоновы усилия. Вдруг что-то, то ли лопается, то ли хрустит, то ли хлюпает и вскрикивает, но мне на руки с ужасным напором бьет ликующий чистый поток. Отступая от бьющегося в предсмертной истоме тела, я заворожено смотрю, ощущая победное сексуальное возбуждение, как с растопыренных пальцев сочится цвет раздавленной вишни.

Это кровь. Кровь на моих руках. И штанах, превратившихся в грязную леопардовую шкуру. Возбуждающая страсть исчезла, оставив липкий, пронизывающий холодок от вида безвольного тела, окровавленную шею которого посасывает рот мусорки.

– Валим! Валим!

Я мычу:

– Вот ты и вали, а я пойду туда.

– Дебил! Да ты весь в крови, тебя спалят тут же.

Это снова та же мудрая и уверенная Алиса. Рыжая лисица с испуганной хитринкой в волосах. То и дело, поглядывая на часы, она влечёт меня в сторону тёмных дворов. Хохочущая тьма любовно приобнимает и треплет за плечо. Иногда нам на встречу попадаются прохожие, и тогда Лис берет меня под руку и шипит:

– Иди нормально.

А я, свесив голову, иду вихляющей пьяной походкой, как поэт, в знакомый кабак. Когда ко мне прижимается Алиса, я чувствую её живое тепло, и это хмелит меня больше, чем глоток вина. Никогда бы не подумал, что именно в таких обстоятельствах ко мне впервые будет прижиматься девушка.

– Если второй убежавший мудак позовёт ментов, то мы попали с тобой.

Безвольно спрашиваю:

– Куда мы идём?

– Ко мне. Надо скинуть шмотки с кровью. Бля-я-я! Как далеко, но в транспорт в таком виде не пойдёшь.

– У тебя Фитиль, что он скажет.

– Да по хер на него, ничего не ска...

В её глазах, отчетливо видных в темноте, мелькает понимание. Нет, Фитиль как раз скажет. Особенно теперь, после случая со Шприцом. Но скажет не мне, а органам, ведь мои кровавые следы бросят неприятную бордовую тень на его Великую Партию, на митинги которой ходят двадцать шесть с половиной человек. Девушка растерянна.

– И куда теперь? Мы же не брали на акцию телефоны...

Если бы мы знали, что всё кончится таким образом, то вообще никуда бы не пошли. Это кредо любого автономного националиста: полицаев бояться на акцию не ходить. Я устало улыбаюсь:

– Тогда пойдём ко мне. Я живу один. Тут два квартала. В другую сторону.

– Чего ты раньше молчал!

– Ну, вдруг бы ты сказала, что я всё это специально устроил, чтобы затащить тебя к себе.

На её спелых губах появляется улыбка.

Как в начале посредственного порнофильма я вышел из душа. Багровые реки уплыли в канализацию, а стиральная машина глодала испачканную одежду. Когда я появился, Алиса сидела в кресле и осматривала квартиру.

– А почему у тебя не висят флаги и портрет Адольфа?

На стенах висели картины Кукрыниксов и плакаты музыкальных рок-групп. Я ответил:

– Потому что конспирация.

– Ну да, ну да. Так я и поверила.

– Чего это?

– Ты же не нацист. Ты им и не был никогда. Ты просто с нами заодно. Прибился, как собачка, которой некуда было пойти. Ты же даже зиговать не хотел.

Она поняла самую суть. Ещё чуть-чуть и девушка окончательно расколет ту лживую масочку, которую я носил. Так может говорить человек, который очень сильно в тебе разбирается. Интересно знает ли она о том, что я иногда дрочу на неё в ванной?