– Какая тебе разница? Я расист, делаю дела. Нацизм и национализм это туфта.

Алиса покачала головой:

– Ты не делаешь дела. Ты сегодня случайно сделал дело. Впрочем, как и все мы.

– Какое дело?

Она непонимающе смотрит на меня. Тут, посреди второстепенных слов Алисы, страх, подтянувшийся на паучьих пальцах, достал меня. Я отчётливо понял, что убил человека. Слушая знакомых, рассказывающих о том, как они кого-то убивали, мне никогда не говорили о раскаянии, достоевщине, покаянии и стыде. Не ощущал ничего подобного и я, лишь лёгкий флер дымчатого страха, что меня могут поймать и заточить в тюрьму. Не более того. То, что это была обычная буржуазная эмоция, не пробудившая во мне ничего, кроме гордыни, и ощущения превосходства по отношению к другим, показалось мне совершенно нормальным. А то, что мы воспринимали это как само собой разумеющее действие, как то, что неминуемо должно было произойти, лишь говорило о том, что мы принадлежим другому, злому и волчьему миру.

– Надо будет потом одежду уничтожить. И ту обувь, в которой мы были. Ты нигде не заляпалась? Может постирать?

У девушки был забрызган рукав кофты. Она покачала головой:

– Нет, дома постираю. Подверну, и никто ничего не заметит.

– Ты меня боишься что ли? Думаешь, когда снимешь кофту, я тебя изнасилую?

Когда я произнес последнее слово, Алиса дёрнулась. Длинные русые волосы, потерявшие к вечеру огненное сияние, рассыпались по спине. Как же они были прекрасны! Настоящее пшеничное золото. Соратница произнесла:

– Помнишь ведь про негра и мента историю?

– Ну.

– Меня ведь и вправду пытались изнасиловать. Только не негр, их тогда почти не было. Там было две русских твари и вожак-кавказец. Мы все были немного пьяны, я тогда была ещё овощем на школьной дискотеке. Они затащили меня в пустой класс. Я не очень-то сопротивлялась, а они меня прямо на учительский стол положили. Испугалась страшно, особенно когда они сразу втроём лапать начали. Обезьяна эта сначала с себя штаны спустила, потом с меня джинсы хотела.

Я с придыханием спросил:

– И что дальше?

Алиса заржала, как конь:

– Да ничего! В стаканчике на столе учительские ножницы были. Ну, я их схватила и ударила в пах черножопому. Никогда не слышала, чтобы так страшно кричали - натянула джинсы и бегом оттуда.

– И что потом?

– Да что ты заладил, потом-потом. Потом был суд, сказали, что мой удар привел к инвалидности молодого парня-спортсмена, который не хотел ничего плохого. Обязали оплатить лечение и моральную компенсацию. Ну, обезьяний выводок потом ещё обещал по-настоящему изнасиловать, но я стала всегда носить с собой нож. Вот тогда во мне что-то и надломилась. Я другой стала. Не потому, что попытались изнасиловать, нет. Я ещё тогда понимала, что и судья, и прокурор они купленные были на деньги этих тварей. И у меня, пятнадцатилетней девчонки, не поверишь, такая дикая ненависть к этим мундирам возникла. Я готова была убить их, а не эту обезьяну. Наверное, потому что это в её сущности лежит. Они ни на что большее не способны, кроме как насиловать, грабить и убивать. Совершенно примитивные существа. Глупо удивляться тому, почему тебя покусала бешеная собака. А вот эти судьи, прокуроры, адвокаты, обычные белые люди, такие же, как я, но опустившиеся до уровня зверья, меня поразили намного больше. Возможно, тогда я этого ещё не понимала, овощем была тем же, но в памяти оно отложилось. С тех пор я и стала ненавидеть всю эту грязь кругом. То, что мы называем Системой.

Это откровение Алисы перевешивало даже откровение Иоанна Богослова. Я не знал, что ответить, поэтому проявил высшую мудрость и ничего не произнёс.

– Так что спасибо, что меня защитил. Когда эти двое подвалили, я, словно на том столе оказалась, окоченела вся. Даже о ноже или газе не подумала. А ты вот спас, не растерялся. У меня так бывает иногда, что я... цепенею вся, не зная, что и делать... Спасибо.

Девушка тепло, как пригревшийся котёнок, смотрит на меня. Этот взгляд предвещает что-то, о чём я раньше не знал и что не испытывал. Я не нахожу, куда можно деть конечности и засовываю руки в карманы шорт. Мы легли спать в разных местах: она на диване, а я, постелив подаренный Славой синий бомбер, на полу.

– Спокойны ночи.

– Спокойны ночи.

Больше ничего не произошло. Хотя, не буду врать, ещё с прочитанных рыцарских романов, я считал, что прекрасная дама должна отблагодарить хотя бы поцелуем своего рыцаря-спасителя. Но Алиса как будто безразлично лежала, уставившись в потолок. Ничего не сказав, я укрылся одеялом и лёг на бомбер. Нельзя требовать невозможного. Я почти заснул, поэтому через десять минут меня потряс шёпот около самого уха:

– Если бы ты первый полез ко мне в кровать, то я бы тебе отрезала кое-что.

В ту ночь во мне родилась новая Вселенная.

Мы сидели в приезжей компании исламофашистов. Все они были ярыми Ингерманландцами родом откуда-то из-под Самары, но в тоже время дико котировали суры Корана. Лично мне больше нравилось сало свиньи, но сказать об этом было неудобно, потому что меня сверлили неприятные взгляды обладателей шести коротких бородок, благодаря которым лица исламофашистов напоминали загрустившие и годами небритые херы. Ещё все, как один исламофашисты были ярыми хохлотивленцами. Они хохлативлялись за Украину, доказывая нам, что если бы не проклятые монголоидные русские, то украинцы уже давно бы заселили Вселенную. Я слушал их, упиваясь одной-единственной мыслью. Всё, что я хотел - это дать прогуляться на волю их кишкам, избить их до кровавых ссадин на ботинках. А всё, что у меня было - это великий страх так поступить. Ведь террор есть только на страницах книг и в словах песен.

– Вы же понимаете, что те русские, которые не примут ислам, обречены на деградацию. Только ислам может выступить нравственной защитой от вымирания нации.

Бенито Муссолини говорил: "Больше врагов - больше чести". Теперь я знаю: "Больше врагов - больше пиздюлей". Поэтому родители отправили меня в школу на год позже, чтобы меня никто не бил. С этим еще можно было смириться, но почему мы пришли на встречу с исламофашистскими упырями только вчетвером?

Проклятая жизнь.