Ирма волновалась. В голове проносились страшные мысли, возникло много неясных вопросов… Больше всего ее тревожила мысль о том, не раскрыла ли она врагу партизанские явки? Переходя улицу, Ирма посмотрела назад. В тридцати-сорока метрах за ней шел уже известный субъект. По другой стороне, то и дело оглядываясь, брел его напарник. На некотором расстоянии от него шагал еще один детина с небольшим чемоданчиком.

Невольно ускорив шаг, Ирма наконец оказалась на базарной площади. Окунувшись в шумную толпу, партизанка начала быстро протискиваться сквозь бурлящий человеческий водоворот к центру базара. Затем, присоединившись к группе женщин, почти бегом направилась к переходу через железнодорожное полотно. Перебежав дорогу, оглянулась. Сзади никого не было. Не теряя ни секунды, девушка добежала до ближайшего перекрестка и свернула в узкий переулок, по сторонам которого изредка виднелись уцелевшие деревянные домики, утонувшие в снежных сугробах. Забежав в первый же открытый двор, Ирма, едва переведя дух, остановилась и чутко прислушалась. Со стороны площади неслись крики, гул автомашин и вой сирен. «Облава! — поняла она. — Надо скорее уходить».

Утопая в глубоких сугробах, бросалась Ирма из одного переулка в другой. Ей предстояло пробраться почти через весь город, с юга на северо-восток…

Неизвестный юноша, сообщивший Ирме об опасности, фактически спас ее. Еще на подступах к базарной площади, догадавшись о замысле девушки и в душе радуясь за нее, он решил не мешать ей. Когда она повернула за угол и скрылась в толпе, он не спеша дал сигнал напарнику подтянуться, а сам сделал вид, что ринулся в толпу. Вскоре он вынырнул из нее и виновато доложил гитлеровцу, что партизанка где-то потерялась. Спустя несколько минут над площадью завыли сирены. Началась облава. Гестаповцы целый день искали Ирму по всему городу.

Лишь поздно вечером на Логойском шоссе, когда Ирме казалось, что она спаслась, ее опознали, надели наручники и доставили в гестапо. Пять дней и ночей партизанку морили голодом, нещадно били плетьми, подвешивали за руки на крюки, загоняли под ногти иглы. На шестой день ею занялся какой-то новый палач. Началась психологическая атака. Усадив полуживую девушку в кресло, выхоленный эсэсовец направил на нее яркий луч света, приказал оказать медицинскую помощь, накормить и поместить в теплую комнату с хорошей постелью. Укоризненно покачав головой, он сказал ей:

— Ну разве можно так варварски обращаться с этой прелестной девушкой? Я надеюсь, что она станет благоразумной. Ведь она лишь начинает жить…

Все утро он мягко уговаривал ее, рисуя то блестящие перспективы, то муки кромешного ада. Постепенно, теряя терпение, он стал переходить к угрожающим намекам:

— Ваше упорство, нежелание рассказать правду и помочь нам может привести к тому, что, несмотря на мое заступничество, расстреляют ваших арестованных родителей… Сомневаюсь, чтобы такую очаровательную девушку радовала перспектива оказаться с отрубленными руками и языком. Вы же знаете, как сурово расправляются у нас с партизанами.

Но физически и духовно истерзанная Ирма, сверкая глазами, едва шептала:

— Нет, нет и нет!

Наконец эсэсовец не выдержал и сорвался:

— Большевичка, партизанка! У меня и камни говорят, заговоришь и ты, бандитка!

Вскоре Ирма уже не реагировала ни на дикий рев гестаповца, ни на зверские побои. Тогда палач отошел к столу и вытащил из него окровавленную плеть с металлическим наконечником, зазубренные щипцы и несколько почерневших от крови полусогнутых иголок. Потом извлек тиски и какую-то замысловатую машинку с множеством проводов и выключателей. Делал это он медленно, многозначительно поглядывая на Ирму. У него не дрогнул ни единый мускул.

Ирма, еле держась на ногах, молча стояла в углу, прислонившись к стене подземелья. Приготовления к очередной пытке вновь привели ее в ужас, вся она напряженно сжалась в комок, коленки дрожали. При одной только мысли о пытках она обливалась холодным липким потом. «О, лучше бы сразу смерть!» — думала она. Блеск парабеллума в руках палача даже обрадовал ее. «Как, наверное, легко умереть от пули сразу!» — думала она.

— Выбирай — смерть или свобода, гадина!

— Смерть! Но знай, проклятый фашист, мы бессмертны, нас не убьешь!!!

Грянул выстрел, и она вздрогнула. По щеке больно хлестнули осколки кирпича, в ушах зазвенело. Последовал второй и третий выстрелы. Пули долбили стенку на уровне головы, но не задевали ее. «Конец, сейчас конец!» — думала полуживая разведчица. Не выдержав, она повернулась и крикнула:

— Убивай же, гад ползучий!

Галя, вернувшаяся в отряд с опозданием на двое суток, сказала, что дважды подходила к условленному месту за городом, но Ирма не появлялась. Мы поняли, что с ней случилось что-то страшное. Пришлось Галю вновь направить в Минск, чтобы узнать о судьбе пропавшей связной и предупредить подпольщиков об опасности. Но ни девушка, ни подпольщики так ничего и не узнали об Ирме.

Как-то в полночь дежурный по штабу тревожно постучал в окно нашей землянки. Мы еще не спали, и командир быстро открыл дверь.

— Тут Ирму принесли из лесу. Наверное, замерзла. Врач приводит ее в сознание.

— Ты откуда взялась такая? — удивилась Геня, как только Ирма открыла глаза.

— С того света, — с трудом выдавила Ирма. Слезы медленно покатились из ее закрытых глаз. Худенькое тело затряслось. Она пыталась еще что-то сказать, но губы не слушались. Ирма вновь потеряла сознание… Беззвучно плакали и ее подруги.