Надя, припорошившая себя и Фёдора снегом, ещё некоторое время лежала не шевелясь. Холод пробирался к телу медленно, но упорно. Скоро она поняла, что если не встанет и не поднимет Фёдора, они замёрзнут. Немцев у деревни уже не было видно.

 Фёдор поморозил пальцы рук, нос и щеку, на которой лежал. Оттирала Надя и снегом, и с холодной водой делала примочки уже в погребе, который не пострадал от бомбёжки. Было обидно, что бежали зря, ещё больше рискуя жизнью. Постепенно, когда пальцы рук Фёдора стало болезненно щипать, а нос и щека обрели слабый румянец, Наде стало весело. Глядя на подругу, Фёдор уже не так страдал от боли в груди.

 Кружилось что-то в его голове, и ноги плохо слушались, но главным и странным для него было появление этой девушки, которую он не узнавал. Это обстоятельство Надю сильно расстроило, и от весёлого состояния, в котором она только что находилась, не осталось и следа. Она поднялась в сарай, разожгла огонь в примитивной кладке из кирпичей, поставила горшок со снегом на осколок плиты. Когда снег растаял, бросила в горшок последние три картофелины и стала ждать, когда будет готов последний скудный обед, печально задумавшись.

 Её охватило какое-то равнодушие то ли от усталости, то ли от пережитого стресса, связанного с неожиданной бомбёжкой. Немецкую речь она услышала, как во сне. Но скрип снега под ногами привёл её в смятение. Она набросала снег в топку, отчего дым пополз во все щели сарая и несомненно только помог убедить немцев, что здесь есть живые люди, конечно же, партизаны. Она во-время скатилась по лестнице на дно погреба, потому что одновременно с прошившей стены сарайчика автоматной очередью раздалось:

 -Рус, сдавайс! Хенде хох!

 Надя толкнула Фёдора в грудь, не давая ему подняться с лежанки и полезла наверх. Вид женщины немцев озадачил. Хотя Надя не догадалась поднять руки, никто из окруживших сарайчик немцев не повторил приказ. Все удивлённо разглядывали русскую бабу, оказавшуюся живой в зоне, которую немцы старательно очистили от жителей, и которую даже пуля не берёт, и снаряды обошли стороной. Никто из немцев по-русски не понимал, поэтому пожилой немец пролаял:

 -Партизанен рус фройлен!

 -Нет-нет! Я живу здесь! Нет хлеба, нет еды!

 Немцы молча стояли вокруг неё. Ей стало страшно, что сейчас её не поймут и просто расстреляют. В её памяти вдруг всплыли познания, полученные на уроках английского языка, за который ей когда-то ставили только пять.

 -I hope you give me bred a litle if you whill be sou good [1]– выдавила она из себя. Выражение лиц немцев мгновенно изменилось, двое даже засмеялись:

 -Ингленд шпион! Все засмеялись, явно поняв, что сказала Надя. Она тоже натянуто улыбнулась. Один немец по-английски предложил ей пойти с ними, потому что неприлично такой умной девушке жить в таких скотских условиях. И вся орава немцев, довольная, что с партизанами, о которых сообщили с другой стороны болота, покончено, радостно гогоча, двинулась туда, откуда только что вернулись Надя с Фёдором.

 Сама Надя понимала, что ни о каком противоречии немецкому приказу нельзя было и думать. И то, что Фёдор остался в погребе благодаря непонятной даже для него удаче, давала ей силы не раскиснуть, не потерять самообладание, по крайней мере, до тех пор, пока они не покинут этот участок леса и не уйдут достаточно далеко от погреба. А там видно будет, что судьба ей подарит, и подарит ли ещё одну удачу.

 Фёдор же совсем не понял, что случилось. Он сидел на лежанке, ожидая, когда боль в обмороженных пальцах пройдёт. Только после достаточно долгого одиночества он заволновался и поднялся в сарайчик. Увидев засыпанную снегом и дымящуюся печурку, горшок с остывшей водой, он почувствовал неладное.

 Выглянув за щелястую дверь, он увидел множество следов с характерными немецкими подковками.

 Глухота не проходила, лес казался вымершим, и это пугало его. Он совершенно не понимал, где он, что случилось, почему так тихо вокруг, и кто эта девушка, исчезнувшая так же загадочно, как и появилась.

 Он даже не мог ответить на такой простой вопрос - кто он сам?

 Пятый курс в колхоз не поехал. Николай Лубин с любопытством разглядывал собравшихся у входа в институт студентов первых курсов, одетых в телогрейки, сапоги, готовых поехать на картофельный подвиг или вообще на любой во благо колхозного хозяйства. В коридорах было почти пусто и непривычно тихо. Общеобразовательных предметов было мало, и нужно было гораздо больше времени нюхать вредные испарения скипидара, пинена, лака и красок, чтобы окончательно выяснить, достойны ли студенты учить детей рисовать яблоко.

 Некоторые студенты направили свои усилия на черчение - нужный предмет для учеников школ.

 Сам Николай окончательно запутался в масляной живописи, совершенно не мог понять её технологии, о которой никто не читал в институте лекций, не показывал примеров. Акварельная техника сидела в его памяти крепко, поэтому он постоянно боролся с разбелом.

 Тёмные тона ему казались чёрными.

 Николай замечал, что и вся группа "А" писала этими блёклыми цветами, с тёмно-серыми разливами.