Она подалась вперед и коснулась губами моих губ.

— Ты неправильно подумал.

Моя рука легла ей на спину, но она мягко высвободилась и сказала:

— Всему свое время, monsieur.И только после того, как мы избавимся от твоей нервозности.

— Неужели так заметно?

— Manifes tement. [99]

Я проследовал за ней. Дверь за мной закрылась. Квартира была из двух комнат, довольно просторных. Первая комната была спальней — с простой двуспальной кроватью в центре. В углу ванная, с душем и умывальником. Мы не стали здесь задерживаться, а прошли дальше, мимо двери (как я предположил, туалета), в большую гостиную. У стены была оборудована кухня — вся техника из середины семидесятых. В гостиной стоял большой диван, накрытый темно-красной велюровой накидкой и тахта с пестрой бордовой обивкой, между ними — почтенное шоколадно-коричневое кожаное кресло. Дальний угол гостиной занимали два высоких окна от пола до потолка. Они выходили во внутренний дворик, и в них заглядывало предвечернее солнце. Справа от окон расположился красивый старинный письменный стол с убирающейся крышкой, на нем — одна из тех знаменитых ярко-красных пишущих машинок «Оливетти», столь популярных лет тридцать назад. Все стены были заняты книжными полками на которых теснились книги на венгерском и французском, хотя я успел заметить и несколько романов на английском — Хемингуэй, Грин и Дос Пассос. Три полки занимала богатая коллекция пластинок — в основном классика, но довольно разнообразная по стилям и эпохам. Музыкальный вкус хозяйки — Таллис, Скарлатти, Шуберт, Брюкнер, Берг — выдавал в ней истинную католичку. Компакт-дисков не было… из аппаратуры только проигрыватель и усилитель. Не было и телевизора, лишь древний коротковолновый радиоприемник «Телефункен». И много пожелтевших фотографий в рамках — Будапешт в разное время суток, групповые (семейные, как я предположил) снимки, — они были аккуратно развешены, занимая все свободное пространство стен. Но что меня поразило больше всего, так это безукоризненная чистота и… безупречный вкус. Маргит давно не обновляла обстановку, но сдержанный mitteleurop [100] стиль давал комнате особый уют и тепло. Фрейд был бы счастлив жить и творить в такой квартире, пришло мне в голову. Так же, как и любой писатель immigre…или переводчик immigre.

— Какое чудное место, — сказал я.

— Ну, это если не смущает некоторая старомодность. Иногда я думаю, что следует обновить обстановку, приблизиться к современности. Но для меня это невозможно.

— Из-за твоих луддистских тенденций?

— Наверное.

— Ты до сих пор печатаешь на допотопной механической машинке?

— Не умею обращаться с компьютерами.

— Так же, как и с компакт-дисками?

— У моего отца была фантастическая коллекция записей, которую нам переслали после того, как мы с мамой уехали в Париж.

— Твой отец не поехал с вами?

— Он умер до того, как мы покинули Венгрию.

— Внезапная смерть?

— Именно. — В ее голосе прозвучал намек на то, что мне не следует углубляться в расспросы. — Как бы то ни было, он был фанатом музыки, поэтому и собрал такую коллекцию. Когда мы уезжали из Будапешта, у нас с мамой было по одному маленькому чемоданчику. Потом, когда мы уже приобрели здесь статус immigre,пришлось обратиться к венгерскому правительству с просьбой переправить сюда некоторые личные вещи. Среди вещей, прибывших из нашей старой квартиры, была папина коллекция пластинок. С годами я пополнила ее своими приобретениями. Потом, когда появились компакт-диски, я подумала: у меня есть вся музыка, которая мне понадобится, зачем что-то менять?

— Ты хочешь сказать, что не признаешь эту потребительскую лихорадку под названием «шопинг»?

— Шопинг — жест отчаяния.

— Ну, это уж чересчур.

Она закурила.

— Зато верно. Сегодня шопингом люди заполняют все свое свободное время. Это стало великой культурной традицией нашей эпохи, что красноречиво свидетельствует о полной бездуховности современной жизни

Я рассмеялся… немножко нервно.

— Мне определенно нужно выпить после такой проповеди. Прости, но в «приступе отчаяния» я прикупил вот это.

Я протянул ей коричневый бумажный пакет, она достала бутылку.

— Не знаю, хорошее ли это шампанское… — начал я.

— Вполне. Ты купил его в магазине на углу?

— Как ты догадалась?

— Потому что это мой местный «супермаркет». Я даже помню, как Мустафа, хозяин, открывал его в семидесятых. Он тогда только что прибыл из города Бон в Алжире…

— Родина Камю. [101]

— Chapeau, [102] — сказала она. — Как бы то ни было, будучи новичком в Париже и только-только открыв свой магазин, Мустафа был застенчивым малым и старался угодить. Ему приходилось несладко, поскольку само присутствие коммерсанта из Магриба в этом уголке Парижа оскорбляло старожилов quartier.Сейчас, спустя три десятилетия, он полностью ассимилировался и теперь так же бесцеремонно, как с ним когда-то, обходится со всеми, кто приходит в его магазин.

Маргит достала два бокала из кухонного шкафчика, поставила бутылку на стол, сняла фольгу и осторожно извлекла корковую пробку. Послышался характерный щелчок, и бокалы были наполнены шампанским.

— Очень профессионально.

— Я могла бы сказать что-то очень банальное…

— Если чему и можно научиться, прожив тридцать лет в Париже, так это открывать шампанское?

Она улыбнулась и протянула мне бокал. Я быстро осушил его.

— Именно так.

— Но ты не станешь опускаться до таких банальностей, — сказал я.

— Не стану, это оскорбит мою сардоническую венгерскую душу.

— В то время как американцы вроде меня…

— Вы привыкли глотать шампанское залпом.

— Ты хочешь сказать, что я все-таки неотесанный?

— Надо же, ты умеешь читать мысли.

Она приблизила ко мне свое лицо. Я поцеловал ее.

— Лесть заведет тебя… — сказал я.

— Куда надо.

Маргит ответила на мой поцелуй, потом взяла из моих рук пустой бокал и поставила рядом со своим. Повернувшись, она притянула меня к себе. Я не сопротивлялся, и уже в следующее мгновение мы рухнули на диван, и она уже стягивала с меня джинсы. Мои руки были повсюду. Так же, как и ее. Ее рот не отпускал меня, но я и не хотел этого. Мысль о презервативе даже не пришла в голову. Ее ногти впивались мне в затылок, но я не обращал внимания. Это было какое-то помешательство — мы оба тонули в нем…

Потом я лежал на ней, распластанный, полураздетый, выжатый. Маргит тоже выглядела опустошенной; ее глаза были закрыты. Несколько минут пролетели в полном молчании. Но вот она открыла один глаз, взглянула на меня и сказала:

— Неплохо.

— Мы встали с дивана, она предложила взять шампанское и переместиться в постель. С бутылкой и двумя бокалами в руках я проследовал за ней в спальню.

Когда мы разделись, я сказал:

— Со мной такое впервые: раздеваться после секса.