Ему повезло, он выбросил свои рогалики на рынок как раз во время штиля, в мертвый летний сезон. Весь Нью-Йорк пришел в движение от этой вести. Трактирщики и пивовары чуть с ума не посходили от радости; словно по мановению волшебной палочки, наполнялись во всем городе корзинки, и клиентам подносились чудесные молодые месяцы мистера Тоота. Что за изумительное изобретение! Все только о нем и говорили. Торговля оживилась. Черт побери, да это ж не шутка! Мистер Тоот заслуживает, чтобы его имя упоминали среди имен величайших благодетелей человечества. Иные, особенно пьяницы, ставили его рядом с Колумбом. Дескать, Колумб прибавил миру земли, а мистер Тоот — жажды. Любопытство росло. Интерес к новинке увеличивался с каждым днем. Соленые крендельки и рогалики с тмином пробили себе дорогу даже в салоны, и деньги так и хлынули в кошелек мистера Тоота.

Все расширяя свою торговлю, он стал королем рогаликов и уже через три года прислал Велковичу в Пожонь сто тысяч форинтов с припиской: «Теперь жди проценты».

Три года спустя Тоот прислал Велковичу, разорившемуся в революцию, еще сто тысяч и ободряющие слова: «Жди сложные проценты».

После второй посылки Велкович выкупил уже уплывшее однажды тренченское имение, приобрел недурной дом в Тренчене, постепенно завоевав здесь популярность, так что его, бывшего студента-медика и скорняка, избрали бургомистром: ведь Тренчен преимущественно город ремесленников и студиозов — поэтому одни радовались, что он был скорняком, другие — что учился некогда на медицинском факультете, а всем им вместе, как чистокровным буржуа, очень льстило, что бургомистр у них дворянин.

Обо всем этом нью-йоркский пекарь знал только по письмам. Сам он стал с тех пор истинным набобом и попал домой только двадцать лет спустя, да и то по просьбе смертельно больного Кольбруна, которому хотелось напоследок увидеть свою дочь Кристину и познакомиться с внучкой Мари Тоот.

Когда они приехали, старик красильщик уже тихонько отдыхал на Пожоньском кладбище, и Тооты увидели только свеженасыпанный холмик. Михай Тоот хотел тут же повернуть обратно, — дескать, его предприятие (оно разрослось уже до гигантских размеров) не может долго оставаться без шефа, — но Велкович (получивший уже сложные проценты) не позволил ему уехать, уговорив подождать, пока вскроют завещание. Из завещания выяснилось, что старый красильщик, справедливо поделивший свое имущество между детьми, оставил Тоотам ценный виноградник на горе Шомьо. Мишка Тоот снова собрался уезжать, но Велкович опять не пустил его.

— Коли ты уже приехал, свояк, так погляди хотя бы свой виноградник.

И вот Тооты и Велковичи, у которых тоже подрастала девчушка, шустрая Розалия, в один прекрасный день отправились, на виноградники Шомьо. Стояла осень, хотя до сбора винограда было еще далеко» и прелестная недвижимость во всей своей красе улыбалась новому хозяину.

Виноградник занимал четыре-пять хольдов и раскинулся на той стороне горы, что смотрела на Папу, а посередке стояла комфортабельная вилла. Если считать на деньги; то для Михая Тоота это было небольшое наследство: что барину луковица?! И все-таки его охватывало какое-то чудесное ощущение, когда он утрами обходил борозды и из буйной виноградной листвы на него поглядывали такие свежие и знакомые капельки росы, сверкавшие, словно глазки невидимых фей. А золотящиеся матовые грозди все улыбались ему. Ему же насвистывали весело завтракавшие скворцы. Свежевскопанная земля, казалось, дышит, вздыхает и наполняет воздух необыкновенным хмельным благоуханием. Ах, что за аромат у этой земли! И вдруг Мишка Тоот, который все торопился с отъездом, сказал:

— Эх, коли мы уж приехали, так останемся здесь и на сбор винограда. Хоть попробую своего вина, пока оно молодое, да и. повеселимся наконец.

А лозы отвечали Михаю Тооту: «Мы тоже не цвели, а только. плоды приносили, ты тоже все работал да работал, без отдыха, правильно сделаешь, если развлечешься».

И король рогаликов крепко задумался. Правда, как странно, что у виноградной лозы самые невзрачные цветочки, зато плоды — самые ценные.

Но сбор должен был начаться только через несколько дней, а до тех пор у Михая Тоота оставалось время, чтобы обойти все участки своего виноградника, познакомиться с каждой лозой — вот динка, а это хенигли, это гохер, это мускат, это кадарка… Странно! Все они постепенно становятся живыми существами, и ты уже знаешь, что вон та кадарка заболела, а там в углу у одной из динок какой-то дичок отнимает все соки, и его надо выкопать.

Хозяин шагает и шагает по бороздам, меряет, ногами виноградник, доходит до границы, сравнивает с соседним, тут решает устроить виноградную беседку, там в низине — персики посадить. А несколько каштанов перед домом — то-то было бы отлично… А на вершине холма беседку поставить. Все это совершается в душе как бы исподволь, и вдруг, глядишь, всем сердцем прикипел человек к своему винограднику, просто влюбился в него, и все двадцать три лавки в Нью-Йорке, которые приносят тысячи и тысячи долларов дохода, стали уже чем-то вовсе второстепенным. Михай Тоот вдруг загрустил, помрачнел и все жаловался Велковичу:

— Эх, свояк, что же будет с этим виноградником без хозяина? Грешно загубить такую роскошь. А кому его поручить, кому?

— Да ты продай, — посоветовал Велкович.

Но Михай Тоот ответил ему столь же укоризненным взглядом, как некогда там, у «Лициния», когда Велкович предложил ему отдать в залог часы.

Да что тут долго тянуть, кончилось все тем, что после сбора винограда, когда наступил день отъезда, Михай Тоот обратился к жене:

— Душенька Кристина, я много думал о том, в какой форме сказать тебе то, что сейчас скажу. Но форма формой, а ты, душенька, попросту пойми, что я не могу больше жить в Америке. Не знаю, что со мной случилось, да и не хочу сейчас о том раздумывать, но только больше я не «король рогаликов».

— Так какие же у тебя намерения, дорогой муженек? — спросила Кристина.

— Я, Кристина, намереваюсь вернуться сейчас в Нью-Йорк, а вы останетесь здесь, в Пожони. Ликвидирую свое предприятие, приведу в порядок дела и очень скоро вернусь, чтобы больше никогда не уезжать отсюда.

Кристина бросилась ему на шею, расчувствовался и Велкович. Слезы радости блеснули у него на глазах, когда он услышал об этом решении.

— Ты, Мишка, человек! — воскликнул он и стал неистово трясти руку своего друга. — Хотя деньги здесь и не будут тебе так сыпаться в карман, как там, однако, посмотришь, что заживешь во сто раз счастливей.