— Нет.

— О, если бы и мне его не знать! Да, так я уже сказал тебе: не держи экономку и вообще не заводи домашнего хозяйства, ведь ты сегодня здесь, завтра там, тебя вместе с твоим гайдуком прекрасно прокормят в помещичьих усадьбах да замках. Только не вздумай проговориться гайдуку или написать в альбом барышне, какие блюда больше любишь, если, конечно, не желаешь семьсот десять раз в году есть галушки с вареньем или лапшу с капустой, смотря, что шепнет хозяйкам гайдук, когда возьмутся они его допрашивать. Запрети ему под страхом смерти либо двадцати пяти горячих о твоих вкусах публично высказываться, и у тебя такое разнообразное меню будет, самому канонику впору, вот посмотришь.

— Допустим, дорогой Израиль, но остальное?

— Об остальном я позаботился. Я нанял тебе гайдука и кучера.

— Ты очаровательнейший зять на свете, — рассыпался в благодарностях Фери, — и предусмотрительнейший губернатор!

— Во-первых, вот тебе сотня, даю ее в долг из восьми процентов годовых. И не думай, что меня можно доить. Все, что я до сих пор тебе давал, записано, и ты еще заплатишь проценты когда будет из чего. А ведь будет! (Он со значением подмигнул левым глазом.) Лошадей тебе я выбирал сам из красавцев собственного завода. (Ясно, что отобрал он худших.) Цена им семьсот форинтов, по-родственному, — с легкомысленного юнца вроде тебя, если б, конечно, еще такой нашелся, я мог бы и вдвое содрать. А бричку я велел из Крапеца пригнать. Она не новая но истинному барину так и положено, ведь если новую взять подумают, что ты только начинаешь барином становиться, а тебе надо делать вид, будто ты продолжаешь им быть. Для этого лучше нет ветхой брички, она вроде старого дворянства. Впрочем, Бубеник велел ее починить, выглядит она великолепно, и лаком ее покрыли, как эту, ну, как ее… клетку.

Из скудного словаря своего он выбрал именно это слово, потому что оно стояло ближе всего к действительности: дома, в Крапеце, жили и неслись в этой бричке куры и прочая домашняя птица.

Краткое описание выезда спустило господина Фери с небес на землю и весьма его расстроило, однако он промолчал и только нервически покручивал усы.

— Все это я обещал твоему отцу, — продолжал зять. — А Коперецкий либо помрет, либо сдержит слово. Nota bene [104] : цена брички двести пятьдесят форинтов, а упряжь я тебе одалживаю временно, но, если вы ее изорвете, говорю заранее, она стоит, семьдесят форинтов, ибо clara pacta, boni amici [105] , мой милый Фери. Тебе очень понравится выезд, как раз для исправника подходит. Всю жизнь будешь меня благословлять. Но все же не очень-то доверяй моим родственным чувствам, ты, вероятно, слышал, что я немного с придурью. Это тебе и сестра подтвердит, если мне не веришь. Я говорил, что завтра она приезжает?

— Нет.

— Значит, теперь говорю. Она приедет, и на масленицу я дам большой бал. Разумеется, ты будешь приглашен. Но теперь речь не о том. Хочу тебя предостеречь, чтобы ты не очень-то доверял моим чувствам. Вот сейчас, например, ты явился к губернатору, а встретил зятя, но может случиться, придешь как-нибудь к зятю по тому или иному делу, а встретишь губернатора. Ну-с, господин исправник, теперь вы свободны! Бубеник проводит вас в «Синий шар», где находятся ваши лошади и слуги. Оплатите счет и отправляйтесь в уезд, пока только знакомиться.

Выслушав главу комитата, Ности покорно повернулся и, не ожидая, что ему протянут руку, направился к двери. Коперецкому понравилось такое послушание, и он любезно окликнул шурина:

— Погоди, побудь еще немного. Вижу, в тебе кроется отличный чиновник, ты нашел верную тропку и не намерен злоупотреблять родственными связями, чего, признаюсь, я побаивался. Ну, присаживайся, возьми сигару, а я поищу для тебя полезные инструкции. Отдам тебе их бесплатно.

Он открыл ящик письменного стола и долго в нем рылся, бранясь, что не может найти нужных бумаг, ругал поочередно Бубеника, Малинку, пока Фери не надоело.

— Право, не утруждайся, прошу тебя, я куплю по дороге в книжной лавке.

— Что ты купишь в книжной лавке? — удивился губернатор.

— Как что? Какое-нибудь карманное руководство по управлению. Разве ты не это хочешь мне подарить? Коперецкий рассмеялся и добродушно потрепал шурина по спине.

— Ох, и дурень же ты! Что за ерунда тебе в голову лезет? Упаси меня бог книжки тебе навязывать! Заруби себе на носу, душа моя, любовь в аптеке покупать, а страной по книгам управлять — верная гибель.

— Но как же я научусь управлять? Ты ведь знаешь, я никогда такими делами не занимался.

— Как научишься? Э, тут все, что угодно, научить может, только не книга. Бричка, например, научит — тряханет на ухабе, вот и велишь дорогу отремонтировать. Лошади твои споткнутся либо на мост не пойдут, значит, с перилами беда или доски прохудились, надо приказать исправить. Увидишь где-то, из сарая дышло торчит, на проезжую дорогу выпирает, так что пьянчужка какой-нибудь в темноте, чего доброго, налетит да разобьется, — велишь хозяину коляску убрать, коли не хочет он, чтоб дышло спилили по твоему приказу. Административное управление самое легкое дело на свете. Надо уметь видеть а приказывать, вот и все. Но, конечно, исправник должен и такт соблюдать. Ежели что полезное делаешь, раструби повсюду, пусть у всех на виду будет, а прикажешь всыпать кому двадцать пять горячих, позаботься, чтобы свидетелей не было, теперь-то говорят, нельзя людей сечь. Не из-за министра, из-за газетчиков этих. Где порядка нет, навести надо. Где правда сильнее людей там за правду стоять нужно, а где человек сильнее правды, надо его сторону держать. Стало быть, самая великая наука, брат людей знать как следует, с пят и до самой макушки. Об этом и говорится в моих «полезных инструкциях», которые я ищу — ага, вот они! Спрятались, собаки, среди всякой дурацкой писанины. (Он вытащил небольшую папку и поискал бумаги, относившиеся к Вогланьскому уезду.)

— Вот оно, руководство, — многозначительно произнес он — изучи, как Библию, следуй ему, и тогда жизнь твоя в этом уезде будет долгой.

А в полезных инструкциях говорилось о самых сановных и горластых семьях уезда, и о разумном дипломатическом подходе, рекомендуемом при общении с ними. Говорилось об этом таким образом:

М е з е р н е. Петер Бришкаи (триста хольдов), любит латинских классиков, ничем иным его не возьмешь, рьяный кальвинист, держаться с ним надо грубо, сюсюканья не терпит.