Ну а я, можно сказать, оказался в роли капитана корабля в бушующем океане. «Корабль конференции» ложился то на левый, то на правый борт. Иной раз закладывало так круто, что казалось, штурвал вот-вот вырвется из рук. И чисто по-человечески, не скрою, я испытал удовлетворение, что сумел удержать ситуацию в руках, не сбиться с проложенного курса.

Открыл прения по докладу Бакатин. Его выступление отличалось взвешенностью, содержало дельные мысли о демократизации в экономической сфере. Он аргументированно поддержал идею совмещения высших постов в партийных и советских органах. В какой-то момент на конференции возникло своего рода соревнование — кто покрепче заденет стоящих повыше на иерархической лестнице. Формула первого секретаря Коми обкома Мельникова граничила с призывом к расправе, открытию новой охоты на ведьм: «Тот, кто в прежние времена активно проводил политику застоя, сейчас, в период перестройки, в центральных партийных и советских органах быть и работать не может. За все надо отвечать, и отвечать персонально» — так поставил он вопрос. Мысли вроде бы и правильные, но уж очень все это отдавало кликушеством. Я спросил его: «Может быть, есть конкретные предложения? А то мы сидим и не знаем, к кому это относится». Мельников ответил, что имеет в виду Соломенцева, Громыко, Афанасьева (редактора «Правды»), Арбатова и других.

В защиту Громыко поступила в президиум записка: «Андрей Андреевич Громыко — уважаемый человек в народе и партии. Жизнь и деятельность его посвящены нам. Мы же, народ, коммунисты, взвалили на его плечи очередную ношу. Принцип «кто везет, на того и валят» в очередной раз сработал. Мы же его «заездили». А сегодня товарищ Громыко отстал от жизни. Он свое дело сделал, его благородные дела в памяти народной. И не стоило бы с наскока обижать человека. Он уважаем и любим в народе». Оглашение записки вызвало в зале дружные аплодисменты.

Было много ярких, эмоциональных выступлений. «Сегодня действительно рубеж истории нашей жизни, — так начал свое выступление Михаил Ульянов. — Либо конференция выполнит волю и чаяния народа, страстно и давно желающего жить и работать в стране с четко выраженными законами, которые никому нельзя изменить, отменить, если они выражают интересы народа и утверждены волей народа. Либо опять будем вздрагивать от командного крика, не иметь ни малейшей гарантии от любых волево-приказных запрещений, изъятий, наказаний, беззаконий местного и не только местного покроя, вседозволенности бюрократии, всевластия партийного и хозяйственного аппарата, жившего до недавнего времени по купеческому принципу: что хочу, то и ворочу.

…Либо мы создадим такое положение, где демократия будет существовать как кислород для жизни, где будут цениться талант и труд, а не номенклатура и покладистость, где жизнь будут выдвигать наверх людей деятельных, головастых, самостоятельных, способных работать без понуканий и дерганий, либо будем опять, чтобы как-то жить, продавать наше богатство, искать виноватых и запрещать всякое свободомыслие…»

Он остро поставил вопрос о прессе, и я включился в разговор. Развернулся своеобразный диалог. Я напомнил известную мысль о том, что гласность — это разговор по существу, без «литературного наездничества». Надо дать возможность высказывать в печати различные точки зрения, тогда станет яснее весь спектр настроений, проблем, и можно будет на этой основе вырабатывать правильные решения. Нужно не заменять одну монополию другой, одну полуправду другой полуправдой. Нам нужна вся правда…В газетах и журналах могут легко, иногда походя, оскорбить человека. Разве это допустимо? Подобное надо решительно осудить на конференции. И в то же время сохранить гласность и критику, постоянно действующее активное общественное мнение. Без этого не решить стоящих перед нами задач. Главная беда прошлого в том, что народ долгое время был выключен из общественной жизни, выработки и принятия решений…

Некоторым ораторам не удавалось избежать самоотчетов. На такое выступление секретаря Московского горкома партии Белянинова зал реагировал раздраженными записками в президиум, а иной раз и далеко не поощрительными аплодисментами. В какой-то момент на трибуну «ворвался» московский рабочий со словами: «У меня не выступление, а, скорее, взрыв с места, потому что я не могу сидеть и наблюдать, как некоторыми выступающими буквально разбазаривается время…» И за две минуты изложил очень ценные предложения. Я его поддержал.

Истинное настроение большинства партийных функционеров проявилось во время «дуэли» двух писателей: Юрия Бондарева и Григория Бакланова. Оба выступления были встречены аплодисментами. Первое — одобрительными, второе — «обструктивными», вынуждавшими покинуть трибуну.

На консервативно-пессимистическую позицию Бондарева чуть позже отреагировал Святослав Федоров: «Когда товарищ Бондарев говорил, что мы взлетели и не знаем, куда сесть, он, может быть, и не знает, он писатель, а я, например, знаю. У нас цели ясны, и мы должны посадить свой самолет на прекрасный аэродром».

Во время выступления Бакланова мне пришлось дважды вмешаться, утихомиривая зал, терпеливо разъясняя, что демократия предполагает умение выслушать мнение каждого. То была высшая степень нетерпимости к иной позиции, идеологическая закомплексованность большей части делегатов. В заключительном слове я подчеркнул, что в пору гуманизации всех сторон нашей жизни важно учиться культуре критики, культуре полемики.

На конференции выявились первые признаки постепенно оформлявшейся правоконсервативной оппозиции. Об этом свидетельствовали напористые выступления ряда партийных функционеров. Не менее решительно высказывались радикально настроенные делегаты, в их числе Ельцин. В целом его выступление было направлено на поддержку перестроечных процессов по всем конкретным вопросам и, за исключением совмещения должностей, не носило конфронтационного характера. Особое внимание он уделил теме социальной справедливости, сделал акцент на привилегиях, заявив, что надо наконец ликвидировать продовольственные пайки для «голодающей номенклатуры», исключить и по существу и по форме слово «спец» (спецмагазины, спецполиклиники, спецсанатории и т. д.) из лексикона, так как «спецкоммунистов» у нас нет.

Эту тему потом Ельцин раскручивал вовсю. И вот парадокс, впрочем, не столь уж редкий в истории политики. В то время как мы с колоссальным трудом, преодолевая жесткое сопротивление номенклатуры, шаг за шагом ликвидировали необоснованные льготы, он сумел присвоить все лавры и создать себе имидж главного борца против привилегий. Въехав на этом коньке в большую политику и прорвавшись к власти, мгновенно позабыл свои гневные речи против «спецльгот», злоупотреблений, возможность учредить такие привилегии, какие и не снились коммунистической номенклатуре.