— Ты счастливчик, Винни, — произнес Томми.

— Ты думаешь, я об этом не знаю?!

— Ты даже и представить себе не можешь, какой ты счастливчик!

— С чего ты взял?

— Если бы дон прожил еще двадцать четыре часа, то ты был бы уже мертв.

Майкл остановился.

— Что?

— Я отговаривал его, как мог, пока он был жив.

— Старик хотел моей смерти?

— Ты дважды перебежал ему дорогу, Винни.

— Стой, погоди минутку, Томми.

— Кое-кто скажет, что ты дважды перебежал дорогу и мне.

— Томми…

— Ты отговорил Джонсона и Гелдорфа от продажи студии японцам, что означает мнеи японцам.

— Это было бы неразумно, Томми. Только поэтому.

— Почему бы нет, у меня было все схвачено: Гелдорф и Джонсон в кармане, Голдман мертв, ты во главе студии.

— Томми, слушай, я держу студию в руках. «Центурион пикчерс»! Ты знаешь, что это такое?

— Это значит, черт побери, кучу денег, на которые можно играть! — сказал Томми.

— Томми, это значит куда больше! Я могу снимать любое кино, то есть любое кино, которое я захочу. Я могу нанять любую звезду, режиссера, сценариста; кнопка зеленого света у меня под рукой. Я ее владелец.

— Черт, ты не владелец. Ты сидишь на окладе.

— Мой контракт дает мне право покупать два процента акций в год до тех пор, пока мы доходны.

— Два процента в год? И ты говоришь мне, что не продал дона, семью и меня за два процента в год?

— Томми, я никого не продавал. Ты не понимаешь!

— Старик не ожидал такого поворота, и если бы не я, то ты бы уже кормил рыб на дне Тихого океана.

— Томми, я ценю…

— Ты ничего не ценишь, Винни. А ты знаешь, что он уже отдал мне приказ. Он приказал мне убрать тебя, а я этого не выполнил. Я впервые в жизни не выполнил приказ моего дона. Ничего ты не ценишь, Винни. Ты привык получать и в ответ бить по зубам.

— Томми, это был мой шанс, понимаешь?

— Шанс продать своих друзей?!

— Шанс начать свое дело. Свою жизнь. И не быть у кого-то под каблуком.

— Мы все у кого-то под каблуком, мы все принадлежим друг другу. И ты думаешь, что можешь сидеть на месте Лео Голдмана и никому не принадлежать?

— Томми, я принадлежу тебе, я знаю. Я сделал все! Ты только скажи слово, и все будет так, как ты захочешь!

— Ты думаешь, что эта студия что-то вроде игрушки, да? Что-то вроде огромного конструктора, с которым тебе дали поиграть? И который теперь никто не должен трогать, да? Ты не понял, что эта студия — машина, печатающая деньги.

— Томми, ты только скажи, что ты хочешь?

— Мне нужно шестьдесят процентов акций «Центуриона». Это доля Гарри Джонсона и Аманды Голдман. Остальное я добуду сам.

— Томми, но если я займусь этим, то я сам себе перекрою кислород. Больше я не буду руководить; я опять буду работать на кого-то, понимаешь?

— Винни, позволь мне рассказать тебе одну историю. Ты помнишь Шорти?

— Шорти? Тот, с парализованными ногами, который был у дона на побегушках?

— Тот самый. Его ноги не работали, так что он сидел на маленькой платформе на колесиках и всегда ездил рядом с доном, выполняя его поручения.

Винни рассмеялся.

— Он классно катался на этой своей платформе!

— Конечно, а знаешь, почему? Дон верил ему.

— Дон верил Шорти? Мне казалось, что дон не верил никому.

— Очень немногим, и Шорти был среди них. Ты знаешь, почему?

— Почему?

— Ты знаешь, что случилось с ним однажды? Это было задолго до нашего рождения — Шорти был тогда владельцем самого богатого похоронного бюро в Литл Итали.

— Нет, я не знал об этом, и как он попал на свою платформу?

— Благодаря дону. Он давал ему деньги, поставлял ему работу, много работы, — ты понимаешь, что я имею в виду, — и все, о чем дон попросил его однажды, — похоронить кого-то. Дон хотел прислать ему труп, а тот должен был подложить его в гроб к «легальному» покойнику.

— И что произошло?

— Шорти испугался полиции и федералов и отказался.

Томми остановился и взглянул на Майкла.