– У нас здесь масса правил, – говорила Вильма. – Все должны знать правила и соблюдать их. Тому, кто их нарушает, приходится покинуть «Голубятню». Не стоит и говорить, что наркотики и алкоголь запрещены. Все должны соблюдать чистоту и выполнять свои обязанности. Если кому хочется послушать музыку, надо пользоваться наушниками – у каждой девушки есть магнитофон с наушниками. Вам может показаться, что мои гости должны ненавидеть все эти правила. Ничего подобного, они их любят.

Фэй подумала о странностях человеческой судьбы: получалось, что эти девушки убегали от строгостей родительского дома только для того, чтобы кончить повиновением правилам, куда более строгим, чем те, от которых они спасались бегством. По-видимому, после жизни на улице, где не существовало никаких правил, возврат к общепринятым нормам воспринимался как благо. Хаос, грубость и беззаконие улицы в конце концов возрождали в них уважение к порядку.

Она прошла вслед за Вильмой на второй этаж, где хозяйка показала ей несколько небольших комнат. В одной из них стояла детская кроватка и шкафчик, на полках которого лежали памперсы, детская присыпка, аккуратно сложенные пеленки и ползунки. Ей не надо было спрашивать, кому предназначалась эта комната, и ее вдруг охватило чувство, близкое к отчаянию. Ведь Дейзи сама еще была почти ребенком, а в ближайшем будущем ей предстояло испытать радость и ужас ответственности за другое человеческое существо. Когда родилась Кейси, Фэй имела возможность нанять постоянную няньку, но даже при такой помощи она все время боялась за ребенка. Насколько же труднее это должно было быть для пятнадцатилетней девочки. А если Дейзи употребляла наркотики, ребенок родится неполноценным…

Словно угадав, о чем она думает, Вильма сказала:

– У Дейзи будет прекрасный здоровый ребенок. Я с нетерпением жду, когда у нас появится малыш, и все остальные тоже.

– А где же остальные? – поинтересовалась Фэй. – Я видела только двух девушек.

– Марти и Джоанна занимаются еженедельной закупкой продуктов, – объяснила Вильма, – а остальные на работе. Работа легкая, и за нее почти не платят, но для них очень важно учиться приспосабливаться к нормальной жизни.

Потом они вошли в комнатку, хозяйка которой явно питала пристрастие к фиолетовому цвету. Покрывало на кровати было лиловым, шторы – сиреневыми, а имя девушки – Диана – было написано на карточке, приколотой к двери, фиолетовым фломастером. Вильма взяла Фэй за руку и потянула ее к кровати. Они сели. Сквозь плотные шторы проникал неяркий сиреневый цвет, и Фэй казалось, что она находится в чашечке огромного ночного цветка.

– Девочка, которая здесь живет, умирает от СПИДа, – негромко проговорила Вильма. – Сейчас она в больнице, а когда выйдет оттуда – если выйдет, – то это будет единственным местом, где о ней могут позаботиться. Она всегда говорит, что дни, которые она провела в «Голубятне», самые счастливые в ее жизни. Ужасно, правда? Она собирается умереть в этой лиловой комнате.

Фэй чувствовала, что любые слова покажутся сейчас грубыми, неуместными. Она с трудом проглотила слюну и твердо встретила взгляд Вильмы. Она понимала, что эта женщина хочет, чтобы она приняла самое горькое из лекарств – реальность во всем ее безобразии.

– Видите ли, – продолжала Вильма, – когда девочка убегает из дома и живет на улице, ей приходится непрерывно лгать самой себе. Она не настоящая проститутка – она занимается этим только потому, что не на что купить еду. Она не настоящая наркоманка – может бросить в любой момент, но под кайфом жизнь кажется легче. Девушки приходят к нам по разным причинам. Вот эта пришла после того, как ей был подписан смертный приговор.

Что касается девушки, о которой вы мне рассказывали… Это только догадка, но, судя по тому, что вы говорили, она подвергалась насилию, оскорблению. Сексуальному, физическому или психологическому – я не знаю. Она была беспомощным ребенком в доме, где процветало насилие над личностью. Ее заставляли думать, что она плохая, глупая, ни на что не годная, что она всегда не права, и через некоторое время это сработало.

Когда она оказалась на улице, то сначала, наверное, жила с ощущением освобождения, но постепенно поняла, что просто поменяла один вид угнетения на другой. А лжет она потому, что не может говорить, кто она и откуда. Если она когда-нибудь обращалась к нам, я надеюсь, в ней достаточно внутренней силы, чтобы вернуться к жизни.

– Что я могу для нее сделать? – Фэй представила себе другую Тару, совсем юную. Тару, которая жила в «Голубятне», где ей помогли вернуть самоуважение настолько, что она попыталась стать актрисой, а ведь это было почти невозможно.

– Что вы действительно можете сделать, так это не жалеть ее. Обращайтесь с ней, как с любой другой молодой женщиной, которая вам нравится и которую вы уважаете. Не делайте вид, что не замечаете лжи, иначе она в глубине души станет вас презирать. Любыми возможными способами демонстрируйте свою симпатию, но не делайте ей поблажек. Никаких: «Этот бедный ребенок столько пережил, что я прощу ему грубость или кражу бриллиантов». Делая скидку на ее прошлое, вы показываете ей, что она не такая, как все остальные люди, а это роковая ошибка.

Фэй примерно так и старалась вести себя с Тарой и теперь обрадовалась, что хоть случайно сделала что-то правильно.

– Вы говорите, что девушка талантлива. Факт, что она все еще рисует, или поет, или танцует, сам по себе очень много значит. Видно, она не потеряла веру в себя, и талант может ее спасти.

– Я тоже так думаю, но меня беспокоит, что у нее фантазии мешаются с реальностью.

– Дорогая моя, – проговорила Вильма Киннок с мудрой улыбкой. – А у вас бы не мешались, окажись вы на ее месте?