Она предпочла бы никогда больше не ощутить прикосновения мужской руки, чем платить за любовь. Прежде чем забраться в ванну, она взглянула на последний конверт. Письмо было из Нью-Йорка от Тима Брэди. Погрузившись в восхитительно теплую воду, она вскрыла конверт, внутри которого оказались два листа, исписанные аккуратным, четким почерком. Тим не обманул, сказав, что он последний из американцев, пищущий письма.

Он описывал осень в Нью-Йорке, выражая сожаление, что описание получилось недостаточно красочным, но дело было в том, что деревья еще не сменили окраску. «Наверное, во всем виноваты автомобили, которые загрязняют воздух», – писал Тим. Но жизнь в Нью-Йорке кипела, как всегда, осенью. Шли новые пьесы, открывались новые выставки. Она с интересом прочла его отзыв о пьесе, идущей на Бродвее, о которой уже много говорили, и улыбнулась, читая описание закулисных интриг в университете. Письмо оказалось забавным и умным, она получила от него даже больше удовольствия, чем ожидала. В конце Тим писал о том, как много для него значила их встреча и что надеется снова увидеть Фэй. Он снова приглашал ее в Нью-Йорк, сразу после того, как отснимут сцены с ее участием, и обещал, что она не пожалеет, если приедет. Письмо он подписал: «Ваш Тим».

Она растянулась в ванне, выпустила из пальцев письмо, которое скользнуло на пол, и призналась самой себе, что разочарована, что в глубине души надеялась на скорый приезд Тима в Лос-Анджелес. Он не понимал, что она не может освободиться от работы в ближайшее время. Все исполнители должны были быть под рукой до конца съемок, потому что в любой момент могла возникнуть необходимость переснять какой-нибудь эпизод.

Черт побери! Тим был таким привлекательным и милым, но он находился на расстоянии трех тысяч миль от нее.

Когда она начала засыпать, перед глазами у нее замелькали образы, которые люди часто видят в состоянии полусна-полубодрствования. Она видела веранду дома в Малибу, заполненную людьми. Видела их лица крупным планом – все незнакомые. Только одного человека она знала. Это должен был быть О'Коннел. Он начал медленно поворачиваться к ней, и, еще не увидев его лица, она поняла, что ошибалась – это не О'Коннел. Она постаралась поскорее заснуть по-настоящему, надеясь, что тот человек ей приснится, но вместо этого в ее сон пробрались Кейси и кто-то очень похожий на Кэтрин. Но Рэя Парнелла она так и не увидела.

Фэй давно хотелось узнать, каким образом такая респектабельная дама, как Кэтрин Айверсон, познакомилась с Тарой, беглянкой, девушкой с улицы, но она не задавала Кэтрин вопросов. Если бы та хотела, чтобы Фэй об этом узнала, то давно бы рассказала.

На разгадку она натолкнулась случайно, когда ждала своей очереди в приемной косметического салона и, чтобы скоротать время, листала старый номер «Пипл». Фэй лениво перевертывала страницы, скользя взглядом по лицам политиков, проглядывая заметки о странных происшествиях – здесь родились сиамские близнецы, там женщина средних лет утверждала, что много лет назад ее изнасиловали приверженцы культа сатаны. Журнал был столетней давности, и она уже собиралась отложить его в сторону, как вдруг ее взгляд упал на имя Кэтрин.

Статья была посвящена известным личностям, занимающимся благотворительностью – не тем, кто просто время от времени посылает по почте более или менее щедрые пожертвования, а людям, отдающим этому делу время и часть души. Барбара Буш, бывшая первая леди США, помогала молодым литераторам. Это было известно всем, но, к своему немалому удивлению, Фэй узнала, что Франко Каммарада активно занимается программой социальной реабилитации детей американо-азиатского происхождения. Фэй уже почти забыла, почему она начала читать заметку, и стала придумывать, что бы она сама сделала для людей, которым повезло меньше, чем ей, но тут она дошла до абзаца, посвященного «Голубятне» – приюту для беспризорных девочек-подростков в Лос-Анджелесе. Приют был открыт для любой беглянки, любой бездомной девчонки, в нем могли найти убежище все, кто приехал в Голливуд в поисках приключений и славы, а нашел лишь нищету, унижения и болезни. Девушкам разрешалось там жить только при условии, что они будут проходить курс лечения от алкоголизма, наркомании или нарушений психики. Никто из тех, кто действительно искал помощи, не получал отказа, но в приюте было только двадцать мест, и не все могли жить там постоянно.

«Голубятня» была основана по инициативе нескольких известных женщин, в том числе актрисы Кэтрин Айверсон, которая отказалась дать интервью. Эти женщины, говорилось в статье, желали бы выразить признательность городу, который поддержал их начинание и пытается исправить причиненное зло.

Фэй была ошеломлена. Ей никогда бы не пришло в голову, что Кэтрин может интересовать судьба «испорченных девчонок», как их называли в Висконсине. Она пыталась представить себе, что подвигло Кэтрин на подобный акт, и гадала, имеет ли ко всему этому отношение Тара. Может быть, Тара одно время жила в «Голубятне»? Может быть, она была одной из несчастных, в жизни которых Кэтрин сыграла роль спасительницы? Она зачем-то вырвала страницу из журнала и спрятала ее в сумочку.

Пять минут спустя Фэй сидела в мягком кресле перед зеркалом. Кругленькая молодая женщина по имени Энджи приподняла ее волосы и осталась довольна.

– У вас прекрасные волосы, – похвалила она. – Многие женщины вашего возраста отдали бы за такие волосы все что угодно.

– А какой в них толк? Ведь я буду играть в парике. У моей героини длинные волосы.

– Нет, это очень важно, – ответила Энджи. Она выбрала каштановый шиньон, приложила его к волосам Фэй и нахмурилась. – Парик надо подбирать так, чтобы он был как можно больше похож на ваши собственные волосы. Актриса с жидкими, ломкими волосами никогда не будет выглядеть естественно в роскошном пышном парике. Он не подойдет ко всему остальному в ее внешности. Вы понимаете, что я имею в виду? А у вас густые волосы, хороший объем, так что никаких проблем не будет. Не бойтесь, Фэй, вы будете выглядеть как конфетка.

Ничего из того, что они примеряли, не подходило по цвету – все казалось либо слишком красным, либо слишком темным по сравнению с волосами Фэй, но Энджи не собиралась сдаваться.

– Вот прекрасный итальянский парик из натуральных волос, – сказала она, прикладывая золотисто-каштановую прядь к щеке Фэй. – Он выглядит совершенно естественно, а что касается оттенка, то я его подправлю. – Она надела парик на голову Фэй, и та вдруг увидела в зеркале «вечную женщину». Теперь ей ничего не стоило вообразить себя Карлоттой Фитцджеральд, стоящей на палубе яхты, Карлоттой, чьи волосы треплет морской ветер.