— Ответьте нам! — снова прокричал, теряя терпение Стефан. Он уже пожалел, что не взял с собою хотя бы палицы, освященной вражеской кровью. Тем не менее, рыцарь уже был готов броситься на тварей в рукопашную: ай, будь, что будет.

— Топор! — внезапно сказал ему поп. — Все дело в топоре.

— Это как? — удивился хунгар.

— Как, как? — возмутился Миша. — А вот так — сам смотри!

Стефан отвернул голову от Илейки и сразу же обратил внимание на посторонний предмет, который не должен был бы быть частью человека. Обычно топоры носят в подвязанном виде где-нибудь на поясе или в заплечном мешке. Но Илейко носил его в спине. Как какой-нибудь государев стражник во время беспорядков. Но в отличие от последних, как правило, достаточно мертвых после этого, лив был жив и не выглядел больным больше, нежели утром минувшего дня.

Вот топор казался подозрительным. В самом деле, он не был частью реальности. Во всяком случае, наблюдать его можно было, только старательно отвернувшись и делая вид, что смотришь куда-то вдаль.

— Миша! — закричал Стефан. — Отвлекай бугаев!

Поп, без дальнейших объяснений поняв, что от него требуется, прыгнул демонам в объятья. Те дружно попытались вцепиться в него, но Миша так же легко отпрыгнул. А бесы чуть попятились назад, влекомые за хвосты (все-таки хвосты!) Илейкой.

Стефан сделал обходной маневр за пределами световых пятен от свечек и зашел ливу за спину. Действительно, призрачный топор имел место быть воткнутым в позвоночник в районе поясницы. Хунгар, недолго думая, попытался ухватиться за рукоять, но с таким же успехом можно было поймать солнечный зайчик. Топор в руки не шел, хоть тресни. Он не был действительностью, но все-таки был!

Удрученный Стефан вернулся к попу, который, забавляясь, показывал неприличные для бесов жесты, а именно: он крестил воздух перед собой и перед их мордами, изображал махание кадилом и даже полушёпотом пропел "Отче наш". Бесы отчаянно бесились.

— Попробуй ты, — сказал ему хунгар и, когда Миша повторил обманный маневр рыцаря, скрывшись во тьме, широко размахнувшись, ударил ближайшего к нему монстра подхваченным у перевернутой скамьи деревянным дрыном. Тому это не понравилось, хотя дубина прошла сквозь голову твари, как сквозь туман. Через некоторое время вернулся обескураженный поп и без обиняков приложился колом по начавшему терять свою былую активность бесу. Стало понятно, что и ему не удалось извлечь посторонний предмет из спины товарища.

Оба, поп и рыцарь, использовали свои дубины, как могли, с наибольшим эффектом. Они, нанося ими удары с обеих сторон по жутким мордам, удивлялись, каким же образом Илейко может сдерживать рвущихся тварей — резонанс от встречи с чуждыми этому миру образами все так же оставался минимальным.

— Эх, сюда бы осиновые колья! — сокрушался Миша.

— Ага, или серебряные! — соглашался Стефан.

Илейко уже не накручивал вражьи хвосты — он лежал, уткнувшись лицом в землю, и ему явно было не до драки.

Однако ситуация переломилась: люди перестали испытывать страх, вооруженные дрынами они были готовы отбиваться до самого утра. Этого не произошло. Свечи пыхнули копотью — и все исчезло. Остался только этот мир, без бесов и прочего баловства.

Бусый очень внимательно слушал рассказ человека о той далекой памятной ночи. Казалось, он видел все перипетии битвы в своем зверином мозгу. А может быть, Илейко уже ничего и не говорил, весь отдавшись на волю воспоминаний.

Однако при описании бесов шерсть на загривке волка подымалась дыбом, а сам он издавал утробный еле слышный рык. А когда люди одолели врагов, он даже подполз к ливу и осторожно лизнул того в сжатый кулак. То ли в знак восхищения, то ли для успокоения. У Илейки хватило ума не лизнуть лапу волка в ответ, или даже просто положить ему ладонь на голову.

Он глубоко вздохнул и проговорил:

— Ну а дальше оказалось, что я впал в беспамятство. Времени от начала нашего контакта с нечистью до конца, если судить по прогарам свечей, прошло всего ничего. Может быть, даже меньше.

Стефан и Миша, обеспокоенные неподвижностью лива, перевернули парня лицом к небу и убедились, что тот жив, но как-то в обмороке. Призрачный топор исчез, будто его и не бывало. Поп побежал за водой. А Стефан обнаружил, что все ладони у Илейки обожжены до пузырей, словно от соприкосновения с раскаленным металлом.

Сам же лив был в эти моменты где-то в полях счастливой охоты. Он бежал по воздуху, как иногда говорят, не чуя ног под собой. Но ноги-то как раз он чуял. Он не чуял землю. Ему не было радостно, ему было никак. Просто бежал, потому что бежал — потребность такая была. А два голоса, мужской и, что удивительно — женский, перешептывались. "Атман", — говорил мужской. — "Так же чист". "Атман", — отвечал женский. — "Так же несовершенен". "Посиди с его, словно истукан", — произнес мужской. "Да", — вздохнул женский. — "Не его вина". "Пусть кровь поможет". "Пусть". (Где-то похожее уже было — в "Мортен. Охвен. Аунуксесса", примечание автора.)