— Нет, нет, нет, нет, нет, — говорю я и энергично мотаю головой, — категорически нет.

— Почему? — интересуется Лиза, по-прежнему улыбаясь и стаскивая с себя безрукавку.

Входная дверь снова открывается, и вваливается толпа неизвестного мне народа. Все они раздеваются, снимая все, включая трусы.

Лично я никогда не была на территории, свободной от трусов, и потому впадаю в оцепенение. В нашей семье нагота не в почете. Насколько мне известно, протестантская ветвь нашей фамилии принимает душ в купальных костюмах. Если бы моя мать узнала, что я побывала здесь, она бы от меня отказалась.

— Лиза, — шепчу я, — какого черта?

— Нет, куколка, здесь нет чертей. Ты на небесах! — объявляет она, голышом крутанувшись на месте. Задница у нее красивая.

Внезапно я чувствую себя вполне протрезвевшей.

— Ну пожалуйста, — умоляет Лиза. — Попробуй. Разве сегодня мы не говорили с тобой о риске?

— Ты подлая. Очень, очень подлая. А это, — самым холодным тоном заявляю я, — очень дурно с твоей стороны.

— Дурно-гламурно.

— Напомни-ка мне, зачем мы сюда пришли.

— Затем, что мы девственны в отношении голых вечеринок, и я решила, что это дело нужно исправить. Немедленно.

Она складывает на груди руки, давая мне время осмыслить ее логику. Трудно воспринимать Лизу серьезно, когда она стоит, притоптывая отставленной в сторону ногой в меховом ботинке, а жемчуга подскакивают у нее на обнаженной груди.

— Ты могла меня хотя бы предупредить?

— Ты бы не пошла.

— Я не Бонни. Меня можно было бы убедить.

— Аты разве не убеждена? — самодовольно спрашивает она.

— Вынудить и убедить — две большие разницы.

— У тебя красивая грудь, — говорю я, смиряясь с тем, что мы остаемся.

— У тебя тоже. А теперь раздевайся, — требует она и протягивает мне черный мешок для одежды.

— А можно оставить туфли? На каблуках я покажусь более худой.

— Думаю, да, — отвечает она.

— Лиза, — шепчу я.

— Да? — шепчет она в ответ.

— Я две недели не брила ноги. У меня там такая щетина. Если кто-нибудь заденет мои ноги, он порежется.

— Не волнуйся, — шепчет она, — у меня такое чувство, что ты не единственная такая там будешь.

Я раздеваюсь и аккуратно складываю одежду в черный мешок для мусора, напоминая себе, что участие во всем этом простительно, поскольку я выпила четыре порции и глоток.

Я поворачиваюсь и иду за Лизой по коридору к комнате, откуда доносится музыка и где, как я предполагаю, держат всех голых людей. Следуя за подтянутой Лизиной попкой, я мысленно радуюсь своей смелости и тому, что с двенадцати лет пользуюсь антицеллюлитным лосьоном.

Мы проходим мимо пивной емкости и входим в комнату с оглушительной музыкой. Для этого и нужен колледж, без устали повторяю я. Я здесь для того, чтобы быть голой. Вот за что я плачу тридцать семь тысяч долларов. Под «я» я подразумеваю своих родителей. И я поступила сюда ради именно таких дополнительных курсов?

Моему взору предстает калейдоскоп из ног, животов и задов. И яиц. За всю свою жизнь я ни разу не видела столько яиц в одном месте. А вдруг я коснусь чьей-нибудь задницы, когда пойду за пивом? Или, еще хуже, по случайности войду в контакт с пенисом? Обычно я оставляю за собой право планировать поступки такого рода заранее. А вдруг кто-нибудь захочет что-нибудь почесать, промажет и по ошибке почешет меня? С другой стороны, в приглушенном свете все тела как бы излучают мягкое сияние.

— Привет, леди, — раздается позади нас чей-то голос.

Я оборачиваюсь и вижу перед нами голого Активиста Адама. Он прикладывает неимоверные усилия, чтобы смотреть нам обеим только в лицо. И правда, его взгляд ни разу не опускается ниже уровня плеч. Я оглядываюсь вокруг и замечаю, что никто никого не рассматривает. Все разговоры происходят при непрерывном контакте глаз. Я мысленно хихикаю.

Когда я одета, меня разглядывает и то больше людей.

— Привет, Адам, — отвечаю я.

— Приятно видеть вас здесь, — с улыбкой говорит он. — Как ты, Лиза? — спрашивает он, переводя на нее свой обожающий взгляд.

К моему огромному удивлению, она тепло улыбается, вместо того чтобы тут же отбрить его саркастической репликой.

— Хорошо. Хорошо, — быстро отвечает она.

Лицо Адама озаряется. У него такой вид, словно он только что освободил рабочих целой потогонной мастерской.

— Правда? У тебя все хорошо? Это здорово. Я так рад это слышать. Никогда не видел вас, леди, на голой вечеринке, — чересчур возбужденно продолжает он. — Чем обязан такому удовольствию?