Русская поэзия Китая: Антология
вернуться

Колосова Марианна
Шрифт:

ВСТРЕЧА

Иди в мою хижину! Хочешь? Я в ней мои сказки пряду. Ты нервно и звонко хохочешь: «А что ж, может быть, и приду!» И смех рассыпается звездным убором по синей канве… Как там величаво и просто — в холодной ночной синеве. И здесь я на свой подоконник на блюдце поставил свечу… Так в жизни я сердцу — пусть вспомнит! в забытых потемках свечу… Мы оба блуждали без смысла по горным изгибам дорог; я первый у горного мыса построил высокий порог. И жил за затворенной дверью, и мир был со мною вдвоем. Вокруг прирученные звери бродили и ночью, как днем. А где-то, где ясно и вольно горят снеговые хребты, ушедшая вдаль добровольно, была одинокою ты… Но думать о прошлом не стоит. Свеча догорела… Темно… Все самое в жизни простое — не каждому в мире дано. Вот вижу я — облако ночи закрыло в окошке звезду… Иди же ко мне, если хочешь! И слышу я близко: «Иду».

СНОВА В ПУТЬ

Снова в путь! Починил торбаса — и ступаю легко и сторожко. Вдоль тропы пробегают глаза. Вглубь тайги убегает дорожка… Озираются черные пни бесконечных обугленных гарей. Воздух синий поет и звенит о промчавшемся страшном пожаре… Здесь — охота мое ремесло. Я слежу за косматым гураном и шепчу суеверно число, что дано мне тунгусским шаманом… От винтовки сжимаю ремень — вдруг: рукам ее отдали плечи. Предо мной белогрудый олень, удивленный диковинной встречей. Нет, тебя я убить не могу, вдохновителя горных стремлений: знаю я — кто приходит в тайгу, тот в гостях у прекрасных оленей… Вновь иду вдоль шумящей реки. На песке отдыхаю ползучем. Белым мхам посвящаю стихи и читаю их — небу да кручам. 1926

ПЕСНЯ ВЕСНЫ ВО ДВОРЕ

Из китайской поэзии

День вчерашний гас под ветром; ветер с вечером в родстве. На колодезь пухом бледным падал персиковый цвет. Круг луны качался в небе в чарах грез и небылиц, и роса слетала в блеске на изгибы черепиц. А из залы — звуки лютни, льстивый шепот тихих флейт, заглушенный, юный, юный, — в полу мрак густых аллей… Двери настежь — слышен топот, барабан и шорох ног, слышен трепет, шелест шелка, пряность пахнущих цветов… Сквозь бамбуковые ставни сад пустынней и темней. На задумчивой поляне — блики света и теней. В этих тенях, тканях словно, в чуткой призрачности сна спит застенчивой и томной гибкой девушкой — весна. 20 апреля 1929

СУНГАРИ

Над молочной рекою — шафранный закат, Лижут воду огней языки, У камней берегов, беспокоясь, лежат Огневые на поле крути… Раскатай, раскатай голубую лазурь, Как лепешку в маньчжурской муке! Загруженные стаи лениво ползут По молочной и жирной реке… Паруса — одеяла; бобы и мешки… Запотелая голая грудь… Ночью месяц-меняла на бликах реки Золотую затеял игру… А в молочной воде утонувший шафран Начал рыхлые щупать тела. И, сорвавшись с цепей, завизжал ураган, Стала ночь над рекою бела. И от тихих легенд, от мечтательных будд — Явь забилась в слезах и песке… Только серые ленты кругами ползут По молочной и хищной реке.

БАРАБАННАЯ ДРОБЬ

Кружится птица над Вампу, Бледнеет черствый Банд. По стеклам ветер — градом пуль, Как дробь о барабан. И солнце видит кожу спин Людей, упавших ниц. На севере горит Харбин, Блестя в огне зарниц… По волнам сказочных морей, Спеша, плывут суда; Их волей властных королей Направили сюда. И от республиканских стран Идут ряды солдат. А ветер — дробно в барабан: — Тра-та, тра-та, я — рад! На белокрылом полотне Алеет кровь и круг. О Азия, горишь в огне, Мой желтый бедный друг! За что ты борешься, за что? И градом пуль — в ответ, И обращаешься в ничто, И меркнет белый свет. Лишь кто-то мудрый начеку, Как будда, нем и тих. К нему: «За что ты мстишь врагу?» А он в ответ: «Привет!» О, синих губ улыбка, и… И стон, и боль, и грусть. Не сердце ли его таит Агоневую Русь, Страну мою? Бурлит Вампу. Стекает кровь из ран. И хлещет ветер градом пуль — Как дробь, как барабан. 1932

ЭМИГРАНТКА

О, мысли, куда занеслись вы в скитаньях судьбы вихревой! К обрывистым подступам Лысьвы, на берег реки Чусовой… Ты маленькой девочкой учишь про Анды, про Альпы… Вокруг стоят живописные кручи, родные, как лица подруг. А там на востоке — Березов лежит на сибирской земле. Там снег аметистово-розов, а зори рубинов алей. И ты, восхищенная, встала, к лучам повернувшись лицом. Вот Меншиков сносит опалу, и девочки рядом с отцом. А дальше, а дальше — как много людей на Московском тракту! Идет бесконечно дорога — в Иркутск, в Забайкалье, в Читу. Волконская и Трубецкая, чьи жизни в едино слиты. «Я тоже хочу быть такая», — мечтая, подумала ты… Сбылось. Не Сибирь. Заграница. Шанхай. Сан-Франциско. Харбин. Знакомые, прежние лица, лишь больше морщин и седин. Лишь тише, покорнее поступь и голос слабей и тускней, лишь, сгорбившись, сбавили росту. А думы — как птицы над ней — над родиной — пеньем хорала под звон легендарной Москвы: «Вы тоже, вы тоже с Урала? Из Лысьвы? — подумайте вы! А помните серые кручи и синюю реку у ног? А помните, — девочка учит про Альпы и Анды урок?» Тяжелые жизни уроки. Мечтанья сменились теперь в глазах опечаленно строгих застывшею болью потерь. 1933

КАК И ПРЕЖДЕ

По синим обоям разбросаны желтые маки. Нам грустно обоим, но что же поделаешь, друг? Тоски не развеют волшебники старые маги, и добрые феи с участьем не встанут вокруг. Суровые лица со мной и бездушные боги. Ты — в шумной столице встаешь на вечерней заре. Мы Бога просили — (Как горестно быть одиноким!) — о милой России, о встрече на нашей земле. Но я, как и прежде, скитаюсь по Азии древней. Цветные одежды. Кумирни. Пустыни. Дворцы. Живу, наблюдая. А жизнь настоящая дремлет. А в марте, подтаяв, вниз падают с крыш леденцы. И где-нибудь дома, под самой Москвою в усадьбе — под крышею дома две ласточки кличут подруг. Но только — не гнуться! Поверь, все печальное — сзади. Сумей улыбнуться, чтоб вдруг не расплакаться, друг! 1933

ДОРОГА К ДОМУ

Кто там поет? Кто там поет так нежно? Как о хрусталь звенит вода порой… Кто синий плат перетянул над бездной, чей звездный край светлеет над горой? Это — снега… Овладевает холод. Мрак и озноб… Темнее часа нет… Но кто поет? Как голос свеж и молод! Это — заря. О, милый друг, — рассвет! Вспыхнули враз — точно огни цветами. Звезды горят на ледяных цветах. Светлая твердь, как океан, над нами. Щебет вокруг — голубокрылых птах. Это принес мне в жуткий час тревоги — звездный мой луч — твой голосок, Сибирь. Мой ветерок, мой ветер синеокий, горных дорог веселый поводырь! 1935