В середине большого зала, на покрытой навощенным линолеумом площадке для танцев, уже кружатся костюмированные пары: нормандка в кружевном чепце, бедовая девчонка в красном платке, альмея, завитой «младенец», опоясанный клетчатой лентой... Ресторан, расположенный на Ривьере, держит десяток танцовщиц и столько же певцов.

Маленькая Мод только что из «Эльдорадо», где она поет и лихо отплясывает «английский номер». Она прибежала под ледяным ветром сюда, в ресторан «Добрая хозяйка», чтобы заработать с полуночи до шести утра свои двадцать франков.

Прислонившись к стене, она чуть-чуть расслабляет икры и прикидывает, что сегодня она танцевала в «Эльдорадо» утром и вечером, а здесь будет вальсировать до утра: итого семь часов вальса и кекуока, не считая раздеваний, переодеваний, гримирования, разгримировывания. Придя сюда, она очень хотела есть, но только что перебила аппетит большой кружкой пива, которую наспех проглотила в артистическом гардеробе.

«Вот и хорошо, – размышляет она, – толстеть мне ни к чему».

Мод привлекает угловатой, по-детски хрупкой фигуркой и сходит за англичанку из-за своих белокурых волос, красных локтей и забавного вздернутого носика алкоголички, с прожилками на крыльях. Она научилась улыбаться порочной улыбкой, встряхивать своими длинными, как у школьницы, локонами, а когда ей говорят сальности, прятать лицо в широкие ладони с короткими пальцами, потрескавшиеся от жидких белил. В частной жизни это обыкновенная «певичка из кафешантана», без злобы, без кокетства, измотанная, кочующая между гостиницей и поездом, между вокзалом и мюзик-холлом, страдающая от недоедания, недосыпания, неуверенности в завтрашнем дне...

Сейчас она отдыхает стоя, как продавщица в большом магазине, и ощупывает пальцем ноги дыру, только что появившуюся в ее трико телесного цвета.

«Сто су за штопку...»

И рассеянно разглаживает атласную оборку на коротенькой юбочке, которая была цвета фисташки, а теперь вылиняла и отдает в желтизну. «Десять франков красильщику... Черт, на это уйдет все, что я получу за сегодняшнюю ночь! Хоть бы опять пришла та подвыпившая дама, которая во время бала-маскарада бросила мне сдачу от своего счета!».

Скрипач в румынской рубашке играет «Ты мне клалась» с таким любовным жаром, что его просят бисировать.

«Вот и хорошо! – думает маленькая танцовщица. – Пусть бы всю ночь играл: я стою, а денежки мне идут!»

Она рано обрадовалась: знак распорядителя приказывает ей вальсировать, повиснув на плечах «тореадора», тощего, вялого и слишком высокого для нее... Мод уже так устала, что вальсирует, как автомат, сама того не замечая, в объятиях этого парня, который прижимает ее к себе с холодным профессиональным бесстыдством... Все кружится... Глаз успевает заметить пролетающие мимо булавки на чьей-то шляпе, замочек ожерелья, солитер на пальце... а под ногами натертый линолеум, блестящий, жирный, словно бы мокрый...

«Если сегодня придется вальсировать слишком долго, – проносится в голове у Мод, – я в конце концов вообще перестану думать...»

Она закрывает глаза и приникает к бесчувственной груди партнера, отдается кружению с полуосознанной доверчивостью ребенка, решившего утопиться... Но вдруг музыка замирает, и «тореадор» бросает свою партнершу у ближайшего столика, – не взглянув, без единого слова, как ненужную вещь...

Мод улыбается, проводит рукой по лбу и оглядывается вокруг.

«А! Вот и моя «симпатичная пара»!

Дело в том, что каждую ночь, на ужинах в ресторане «Добрая хозяйка», она выбирает пару, которая нравится ей больше других – не подумайте худого! – и которой она расточает по-детски восторженные улыбки, иногда посылает воздушный поцелуй или бросает цветок и испытывает мимолетное сожаление в минуту прощания, когда женщина встает и уходит с царственно-утомленным видом той, за кем непременно последует безумно влюбленный спутник...

«Сегодня моя симпатичная пара очень даже мила!»

Мила... если хотите. А Мод этого хочет. Мужчина, очень молодой, переполнен навязчивым, мстительным желанием и с трудом скрывает свое нетерпение. У него ясные и лживые глаза, такие изменчивые, что они, наверное, бледнеют чаще, чем смуглое лицо. Ест он торопливо, как в вокзальном буфете. Встречаясь взглядом с подругой, откидывает голову назад, словно ему щекочут ноздри слишком душистым букетом.

Она пришла веселая, уверенная в себе; возбужденная холодом и аппетитом. Оперлась подбородком о скрещенные руки, а потом попросила скрипача в вышитой рубашке играть вальсы, еще вальсы и снова вальсы. Он сыграл ей: «Ты мне клялась», «Нет, ты никогда не узнаешь», «Твое сердце без жалости»...

– Как же мне нравится эта музыка! – громко вздыхает она.

И улыбается Мод, несущейся мимо в вальсе. Затем умолкает и устремляет взгляд на своего друга...

– Оставь меня! – говорит она, отнимая руку, которой он коснулся.

«Они милые, но они как будто ссорятся без слов, – замечает Мод. – Они любят друг друга, но они не друзья».

Женщина откидывается на спинку стула, не отрывая взгляда от сидящего напротив, – он яростно расправляется с едой... Мод пристально следит за тонким, лихорадочно возбужденным лицом женщины, как будто сейчас должно что-то случиться... Пусть распорядитель, щелкнув языком, приказывает маленькой танцовщице работать: Мод медлит, невидимая нить связывает ее с этой безмолвной женщиной, а та, отделенная от своего друга безднами музыки, быть может, с каждым рыдающим аккордом вальса отдаляется от него все больше, отчаяние делает ее прозорливой...