Но въ семъ роман должно искать не одной любовной біографіи сердца: тутъ вся исторія его. По тому, что видишь, угадать можно то, что не показано. Авторъ такъ врно обозначилъ намъ съ одной точки зрнія характеристическія черты Адольфа, что, примняя ихъ къ другимъ обстоятельствамъ, къ другому возрасту, мы легко выкладываемъ мысленно весь жребій его, на какую сцену дйствія ни былъ бы онъ кинутъ. Вслдствіе того, можно бы (разумется, съ дарованіемъ Б. Констана) написать еще нсколько Адольфовъ въ разныхъ періодахъ и соображеніяхъ жизни, подобно портретамъ одного же лица въ разныхъ лтахъ и костюмахъ.

О слог автора, то есть о способ выраженія, и говорить нечего: это верхъ искусства, или, лучше сказать, природы: таково совершенство и такъ очевидно отсутствіе искусства или труда. Возьмите на удачу любую фразу: каждая вылита, стройна какъ надпись, какъ отдльное изрченіе. Вся книга похожа на ожерелье, нанизанное жемчугами, прекрасными по одиночк, и прибранными одинъ къ другому съ удивительнымъ тщаніемъ: между тмъ нигд не замтна рука художника. Кажется, нельзя ни прибавить, ни убавить, ни переставить ни единаго слова. Если то, что Депрео сказалъ о Мальгерб, справедливо:

то никто этому могуществу такъ не научался, какъ Б. Констанъ. Впрочемъ, важная тайна слога заключается въ этомъ умніи. Это искусство военачальника, который знаетъ, какъ разставить свои войска, какое именно на ту минуту и на томъ мст употребить оружіе, чтобы нанести ршительный ударъ; искусство композитора, который знаетъ, какъ инструментировать свое гармоническое, соображеніе. Авторъ Адольфа силенъ, краснорчивъ, язвителенъ, трогателенъ, не прибгая никогда въ напряженію силы, къ цвтамъ краснорчія, къ колкостямъ эпиграмы, къ слезамъ слога, если можно такъ выразиться. Какъ въ созданіи, такъ и въ выраженіи, какъ въ соображеніяхъ, такъ и въ слог вся сила, все могущество дарованія его — въ истин. Таковъ онъ въ Адольф, таковъ на ораторской трибун, таковъ въ современной исторіи, въ литтературной критик, въ высшихъ соображеніяхъ духовныхъ умозрній, въ пылу политическихъ памфлетовъ {Письма о стодневномъ царствованія Наполеона; предисловіе его къ переводу, или подражанію Шиллеровой трагедіи: Валленштейнъ; статья о г-ж Сталь, твореніе: о религіи; вс политическія брошюры его.}: разумется, говорится здсь не о мнніяхъ его не идущихъ въ дло, но о томъ, какъ онъ выражаетъ ихъ. Въ діалектик ума и чувства, не знаю, кого поставить выше его. Наконецъ, нсколько словъ о моемъ перевод. Есть два способа переводить: одинъ независимый, другой подчиненный. Слдуя первому, переводчикъ, напитавшись смысломъ и духомъ подлинника, переливаетъ ихъ въ свои формы; слдуя другому, онъ старается сохранить и самыя формы, разумется, соображаясь со стихіями языка, который у него подъ рукою. Первый способъ превосходне; второй невыгодне; изъ двухъ я избралъ послдній. Есть еще третій способъ переводить: просто переводить худо. Но не кстати мн здсь говорить о немъ. Изъ мнній моихъ, прописанныхъ выше о слог Б. Констана, легко вывести причину, почему я связалъ себя подчиненнымъ переводомъ. Отступленія отъ выраженій автора, часто отъ самой симметріи словъ, казались мн противоестественнымъ измненіемъ мысли его. Пускай назовутъ вру мою суевріемъ, по крайней мр, оно непритворно. Къ тому же, кром желанія моего познакомить Русскихъ писателей съ этимъ романомъ, имлъ я еще мою собственную цль: изучивать, ощупывать языкъ нашъ, производить надъ нимъ попытки, если не пытки, и вывдать, сколько можетъ онъ приблизиться къ языку иностранному, разумется, опять, безъ увчья, безъ распятья на лож Прокрустовомъ. Я берегся отъ галлицизмовъ словъ, такъ сказать синтаксическихъ или вещественныхъ, но допускалъ галлицизмы понятій, умозрительные, потому что тогда они уже европеизмы. Переводы независимые, то есть пересозданія, переселенія душъ изъ иностранныхъ языковъ въ Русскій, имли у насъ уже примры блестящіе и разв только что достижимые: такъ переводили Карамзинъ и Жуковскій. Превзойти ихъ въ этомъ отношеніи невозможно, ибо въ подражаніи есть предлъ неминуемый. Переселенія ихъ не отзываются почвою и климатомъ родины. Я напротивъ хотлъ испытать можно ли, повторяю, не насильствуя природы нашей, сохранить въ переселеніи запахъ, отзывъ чужбины, какое-то областное выраженіе. Замтимъ между тмъ, что эти попытки совершены не надъ твореніемъ исключительно Французскимъ, но боле европейскимъ, представителемъ не Французскаго общежитія, но представителемъ вка своего, свтской, такъ сказать, практической метафизики поколнія нашего. Въ подобной сфер выраженію трудно удержать во всей неприкосновенности свои особенности, свои прихоти: межевые столбы, внизу разграничивающіе языки, права, обычаи, не доходятъ до той высшей сферы. Въ ней вс личности сглаживаются, вс рзкія отличія сливаются. Адольфъ не французъ, не нмецъ, не англичанинъ: онъ воспитанникъ вка своего.

Вотъ не оправданія, но объясненія мои. Оспаривая меня, можно будетъ, по крайней мр, оспаривать мою систему, а не винить меня въ исполненіи; можно будетъ заняться изслдованіемъ мысли, а не звуковъ. Даю критик способъ выдти, если ей угодно, изъ школьныхъ предловъ, изъ инквизиціи словъ, въ которыхъ она у насъ обыкновенно сжата.

Не безъ нкотораго недоумнія согласился я на перепечатаніе сего маловажнаго сочиненія, выданнаго за десять лтъ. Если бы я не увренъ былъ почти ршительно, что готовится поддльное изданіе онаго въ Бельгіи, и что сія поддлка, подобно всмъ другимъ, распускаемымъ въ Германіи и ввозимымъ во Францію Бельгійскими перепечатальщиками, будетъ пополнена прибавленіями и вставками, въ которыхъ я не принималъ участія, то никогда не занялся бы я симъ анекдотомъ, написаннымъ только для убжденія двухъ или трехъ собравшихся въ деревн пріятелей, что можно придать нкоторую занимательность роману, въ коемъ будутъ только два дйствующія лица, пребывающія всегда въ одинаковомъ положеніи.

Обратившись къ этому труду, я хотлъ развить нкоторыя другія мысль, мн раскрывшіяся и показавшіяся несовершенно безполезными. Я захотлъ представить зло, которое и самыя черствыя сердца испытываютъ отъ наносимыхъ ими страданій, и показать заблужденіе, побуждающее ихъ почитать себя боле втреными, или боле развращенными, нежели каковы они въ самомъ дл. Въ отдаленіи, образъ скорби, причиняемой нами, кажется неопредленнымъ и неяснымъ, подобно облаку, сквозь которое легко пробиться. Мы подстрекаемы одобреніемъ общества, совершенно поддльнаго, которое замняетъ правило обрядами, чувства приличіями, которое ненавидитъ соблазнъ какъ неумстность, а не какъ безнравственность; ибо оно довольно доброхотно привтствуетъ порокъ, когда онъ чуждъ огласки. Думаешь что разорвешь безъ труда узы, заключенныя безъ размышленія. Но когда видишь тоску и изнеможеніе, порожденныя разрывомъ сихъ узъ, сіе скорбное изумленіе души обманутой, сію недоврчивость, слдующую за довренностью столь неограниченною; когда видишь, что она, вынужденная обратиться противъ существа отдльнаго отъ остальнаго міра, разливается и на цлый міръ; когда видишь сіе уваженіе смятое и опрокинутое на себя незнающее боле, къ чему прилпиться: тогда чувствуешь, что есть нчто священное въ сердц страждующемъ, потому что оно любитъ; усматриваешь тогда, сколь глубоки корни привязанности, которую хотлъ только внушить, а раздлить не думалъ. А если и превозможешь такъ называемую слабость, то не иначе, какъ разрушая въ себ самомъ все, что имешь великодушнаго, потрясая все, что ни есть постояннаго, жертвуя всмъ, что ни есть благороднаго и добраго. Потомъ возстаешь отъ сей побды, которой рукоплещутъ равнодушные и друзья, но возстаешь, поразивъ смертью часть души своей, поругавшись сочувствію, утснивъ слабость и оскорбивъ нравственность, принявъ ее за предлогъ жестокосердія: и такимъ образомъ лучшую природу свою переживаешь, пристыженный или развращенный симъ печальнымъ успхомъ.

Такова картина, которую хотлъ я представить въ Адольф. Не знаю, усплъ ли: по крайней мр, то придаетъ въ моихъ глазахъ нкоторую истину разсказу моему, что почти вс люди, его читавшіе, мн говорили о себ какъ о дйствующихъ лицахъ, бывавшихъ въ положеніи, подобномъ положенію моего героя. Правда, что сквозь показываемое ими сожалніе о всхъ горестяхъ, которыя они причинили, пробивалось, не знаю, какое-то наслажденіе самохвальства. Имъ весело было намекать, что и они, подобно Адольфу, были преслдуемы настойчивою привязанностью, которую они внушали; что и они были жертвами любви безпредльной, которую къ нимъ питали. Я думаю, что по большей части они клеветали на себя, и что если бы тщеславіе не тревожило ихъ, то совсть ихъ могла бы остаться въ поко.

За нсколько лтъ передъ симъ я здилъ по Италіи. Разлитіемъ Нето я былъ задержанъ въ гостинниц Черенцы, маленькой деревеньки въ Калабріи. Въ той же гостинниц находился другой прозжій, вынужденный оставаться тамъ по той же причин. Онъ хранилъ молчаніе и казался печальнымъ. Онъ не обнаруживалъ ни малйшаго нетерпнія. Иногда ему жаловался я, какъ единственному слушателю моему, на задержку въ прозд нашемъ. Для меня все равно, отвчалъ онъ, здсь ли я, или въ другомъ мст. Нашъ хозяинъ, который разговаривалъ со слугою неаполитанцемъ, находящимся при этомъ путешественник и не вдавшимъ его имени, сказалъ мн, что онъ путешествуетъ не изъ любопытства, потому что не посщалъ ни развалинъ, ни достопримчательныхъ мстъ, ни памятниковъ, ни людей. Онъ читалъ много, но безъ постоянной связи. Онъ прогуливался вечеромъ, всегда одинъ, и по цлымъ днямъ сидлъ иногда неподвижно, опершись головою на об руки.

Въ самое то время, когда устроено было сообщеніе, и мы могли уже хать, незнакомецъ сильно занемогъ. Человколюбіе заставило меня продлить тутъ пребываніе мое, чтобъ ходить за больнымъ. Въ Черенц былъ только тамошній лкарь: я хотлъ послать въ Козенцу, искать помощи боле надежной. Не стоитъ того, сказалъ мн незнакомецъ; вотъ именно тотъ человкъ, который мн нуженъ. Онъ не ошибался, хотя, можетъ быть, думалъ другое; ибо этотъ человкъ вылчилъ его. Я не предполагалъ въ васъ такого искусства, сказалъ онъ ему съ какимъ-то нерасположеніемъ при прощаніи; потомъ онъ поблагодарилъ меня за мои о немъ попеченія и ухалъ.