Я разсмотрлъ въ чертахъ Элеоноры впечатлніе гнва и грусти. Милая Элеонора, сказалъ ей тотчасъ, умряя себя, разв я не заслуживаю быть отличенъ отъ тысячи докучниковъ, васъ обступающихъ? Дружба не иметъ ли своихъ тайнъ? Не подозрительна ли и не робка ли она посреди шума и толпы?

Элеонора, оставаясь непреклонною, боялась повторенія неосторожностей, которыя пугали ее на себя и за меня. Мысль о разрыв уже не имла доступа къ ея сердцу: она согласилась видть иногда меня наедин.

Тогда поспшно измнились строгія правила, мн предписанныя. Она мн позволила живописать ей любовь мою; она постепенно свыклась съ этимъ языкомъ: скоро призналась, что она меня любитъ.

Нсколько часовъ лежалъ я у ногъ ея, называя себя благополучнйшимъ изъ смертныхъ, расточая ей тысячу увреній въ нжности, въ преданности и въ уваженіи вчномъ. Она разсказала мн, что выстрадала, испытывая удалиться отъ меня; сколько разъ надялась, что угадаю ея убжище вопреки ея стараніямъ; какъ малйшій шумъ, поражавшій слухъ ея, казался ей встью моего прізда; какое смятеніе, какую радость, какую робость ощутила она, увидвъ меня снова; съ какою недоврчивостью къ себ, чтобы склонность сердца своего примирить съ осторожностью, предалась она разсянности свта и стала искать толпы, которой прежде избгала. Я заставлялъ ее повторять малйшія подробности, и сія повсть нсколькихъ недль казалась намъ повстью цлой жизни. Любовь какимъ-то волшебствомъ добавляетъ недостатокъ продолжительныхъ воспоминаній. Всмъ другимъ привязанностямъ нужно минувшее. Любовь, по мгновенному очарованію, создаетъ минувшее, коимъ насъ окружаетъ. Она даетъ намъ, такъ сказать, тайное сознаніе, что мы многіе годы прожили съ существенъ еще недавно намъ чуждымъ. Любовь — одна точка свтозарная, но, кажется, поглощаетъ все время. За нсколько дней не было ея, скоро ея не будетъ; но пока есть она, разливаетъ свое сіяніе на эпоху прежде-бывшую и на слдующую за нею.

Сіе спокойствіе не было продолжительно. Элеонора тмъ боле остерегалась своего чувства, что она была преслдуема воспоминаніемъ о своихъ поступкахъ. А мое воображеніе, мои желанія, какая-то наука свтскаго самохвальства, котораго я самъ не замчалъ, возставали во мн противъ подобной любви. Всегда робкій, часто раздраженный, я жаловался, выходилъ изъ себя, обременялъ Элеонору укоризнами. Не одинъ разъ замышляла она разорвать союзъ, проливающій на жизнь ея одно безпокойствіе и смущеніи; не одинъ разъ смягчалъ я ее моими моленіями, отрицаніями, слезами.

Элеонора, писалъ я ей однажды, вы не вдаете всхъ страданій моихъ. При васъ, безъ васъ, я равно несчастливъ. Въ часы, насъ разлучающіе, скитаюсь безъ цли, согбенный подъ бременемъ существованія, котораго я нести не въ силахъ. Общество мн докучаетъ; уединеніе меня томитъ. Равнодушные, наблюдающіе за мною, не знаютъ ничего о томъ, что меня занимаетъ, глядятъ на меня съ любопытствомъ безъ сочувствія, съ удивленіемъ безъ состраданія; сіи люди, которые осмливаются говорить мн не объ васъ, наносятъ на душу мою скорбь смертельную. Я убгаю отъ нихъ; но одинокій ищу безполезно воздуха, который проникнулъ бы въ мою стсненную грудь. Кидаюсь на землю; желаю, чтобы она разступилась и поглотила меня навсегда; опираюсь головою на холодный камень, чтобы утолилъ онъ знойный недугъ, меня пожирающій; взбираюсь на возвышеніе, съ коего виднъ вашъ домъ; пребываю неподвиженъ, уставя глаза мои на эту обитель, въ которой никогда не буду жить съ вами. А если бы я встртилъ васъ ране, вы могли быть моею! Я прижалъ бы въ свои объятія твореніе, которое одно образовано природою для моего сердца, для сердца столько страдавшаго, потому что оно васъ искало и встртило слишкомъ поздно. Наконецъ, когда минутъ сіи часы изступленія, когда настанетъ время, въ которое могу васъ видть, обращаюсь съ трепетомъ на дорогу, ведущую въ вашему дому. Боюсь, чтобы вс встрчающіе меня, не угадали чувствъ, которыя ношу въ себ; останавливаюсь, иду медленными шагами; отсрочиваю мгновеніе счастія всегда и всмъ угрожаемаго, которое страшусь утратить, счастія, несовершеннаго и неяснаго, противъ котораго, можетъ быть, ежеминутно злоумышляютъ и бдственныя обстоятельства, и ревнивые взгляды, и тиранническія прихоти, и ваша собственная воля. Когда ступлю на порогъ вашихъ дверей, когда растворяю ихъ, я объятъ новымъ ужасомъ: подвигаюсь, какъ преступникъ, умоляющій помилованія у всхъ предметовъ, попадающихся мн въ глаза — какъ будто вс они во мн непріязненны, какъ будто вс они завистливы за часъ блаженства, которой я еще готовлюсь вкусить. Вздрагиваю отъ малйшаго звука, пугаюсь малйшаго движенія около себя; шумъ собственныхъ шаговъ моихъ наставляетъ меня отходить обратно. Уже близъ васъ, я боюсь еще, чтобы какая нибудь преграда внезапно не возстала между вами и мною. Наконецъ я васъ вижу, вижу васъ и дышу свободно, созерцаю васъ и останавливаюсь, какъ бглецъ, который коснулся до благодтельной почвы, спасающей его отъ смерти. Но и тогда, когда все существо мое рвется въ вамъ, когда мн было бы такъ нужно отдохнуть отъ столькихъ сотрясеній, приложить голову мою въ вашимъ колнамъ, дать вольное теченіе слезамъ моимъ, должно мн еще превозмогать себя насильственно, должно мн и возл васъ жить еще жизнью вынужденною. Ни минуты откровенности! ни минуты свободы! Ваши взгляды стерегутъ меня; вы смущаетесь, почти оскорбляетесь моимъ смятеніемъ. Не знаю, что за неволя послдовала за часами восхитительными, въ которые вы мн, по крайней мр, признавались въ любви вашей! Время улетаетъ; новыя заботы васъ призываютъ: вы ихъ не забываете никогда; вы никогда не отсрочиваете мгновенья, въ которое мн должно васъ оставить. Назжаютъ чужіе; мн уже не позволено смотрть на васъ: чувствую, что мн должно удалиться для избжанія подозрній, меня окружающихъ. Я васъ покидаю боле волнуемый, боле терзаемый, безумне прежняго; я васъ покидаю, и впадаю снова въ ужасное одиночество; изнемогаю въ немъ, не видя передъ собою ни одного существа, на которое могъ бы опереться и отдохнуть на минуту.

Элеонора не была никогда любима такимъ образомъ. Графъ П… питалъ въ ней истинную привязанность, большую признательность за ея преданность, большое почтеніе за ея характеръ; но въ обхожденіи его съ нею была всегда оттнка превосходства надъ женщиною, которая гласно отдалась ему безъ брака. Онъ могъ заключить союзъ боле почетный, по общему мннію; онъ ей не говорилъ этого; можетъ быть, и самъ себ въ томъ не признавался: но то, о чемъ мы умалчиваемъ, не мене того есть; а все, что есть, угадывается. Элеонора не имла никакого понятія о семъ чувств страстномъ, о семъ бытіи, въ ея бытіи теряющемся, о чувств, въ которомъ были безпрекословными свидтельствами самыя мои изступленія, моя несправедливость и мои упреки. Упорство ея воспалило вс мои чувствованія, вс мои мысли. Отъ бшенства, которое пугало ее, я обращался къ покорности, къ нжности, въ благоговнію идолопоклонническому. Я видлъ въ ней созданіе небесное: любовь моя походила на поклоненіе, и оно тмъ боле въ глазахъ ея имло прелести, что она всегда боялась оскорбленія въ противномъ смысл. Наконецъ она предалась мн совершенно.

Горе тому, кто, въ первыя минуты любовной связи, не вритъ, что эта связь должна быть безконечною. Горе тому, кто въ объятіяхъ любовницы, которую онъ только что покорилъ, хранитъ роковое предвдніе, и предвидитъ, что ему нкогда можно будетъ оставить ее. Женщина, увлеченная сердцемъ своимъ, иметъ въ эту минуту что-то трогательное и священное. Не наслажденія, не природа, не чувства развратители наши, нтъ, а расчеты, въ которымъ мы привыкаемъ въ обществ, и размышленія, рождающіяся отъ опытности. Я любилъ, уважалъ Элеонору въ тысячу разъ боле прежняго, въ то время, когда она отдалась мн. Я гордо представалъ людямъ и обращалъ на нихъ владычественные взоры. Воздухъ, которымъ я дышалъ., былъ уже наслажденіемъ; я стремился къ природ, чтобы благодарить ее за благодяніе нечаянное, за благодяніе безмрное, которымъ она меня наградила.

Прелесть любви, кто могъ бы тебя описать! Увреніе, что мы встртили существо, предопредленное намъ природою; сіяніе внезапное, разлитое на жизнь и какъ будто изъясняющее намъ загадку ея; цна неизвстная, придаваемая маловажнйшимъ обстоятельствамъ; быстрые часы, коихъ вс подробности самою сладостью своею теряются для воспоминанія и оставляютъ въ душ нашей одинъ продолжительный слдъ блаженства; веселость ребяческая, сливающаяся иногда безъ причины съ обычайнымъ умиленіемъ; столько радости въ присутствіи и столько надежды въ разлук; отчужденіе отъ всхъ заботъ обыкновенныхъ; превосходство надъ всмъ, что насъ окружаетъ, убжденіе, что отнын свтъ не можетъ достигнуть насъ тамъ, гд мы живемъ; взаимное сочувствіе, угадывающее каждую мысль и отвчающее каждому сотрясенію; прелесть любви — кто испыталъ тебя, тотъ не будетъ умть тебя описывать!

По необходимымъ дламъ графъ П. принужденъ былъ отлучиться на шесть недль. Я почти все это время провелъ у Элеоноры безпрерывно. Отъ принесенной мн жертвы привязанность ея, казалось, возросла. Она никогда не отпускала меня, не старавшись удержать. Когда я уходилъ, она спрашивала у меня, скоро ли возвращусь. Два часа разлуки были ей несносны. Она съ точностью боязливою опредляла срокъ моего возвращенія. Я всегда соглашался радостно. Я былъ благодаренъ за чувство, былъ счастливъ чувствомъ, которое она мн оказывала. Однако же обязательства жизни ежедневной не поддаются произвольно всмъ желаніямъ нашимъ. Мн было иногда тяжело видть вс шаги мои, означенные заране, и вс минуты такимъ образомъ изсчитанныя. Я былъ принужденъ торопить вс мои поступки и разорвать почти вс мои свтскія сношенія. Я не зналъ, что сказать знакомымъ, когда мн предлагали поздку, отъ которой въ обыкновенномъ положеніи я отказаться не имлъ бы причины. При Элеонор я не жаллъ о сихъ удовольствіяхъ свтской жизни, которыми я никогда не дорожилъ; но я желалъ, чтобы она позволила мн отвязываться отъ нихъ свободне. Мн было бы сладостне возвращаться къ ней по собственной вол, не связывая себ, что часъ присплъ, что она ждетъ меня съ безпокойствомъ, и не имя въ виду мысли о ея страданіи, сливающейся съ мыслью о блаженств, меня ожидающемъ при ней. Элеонора была, безъ сомннія, живое удовольствіе въ существованія моемъ; но она не была уже цлью: она сдлалась связью! Сверхъ того я боялся обличить ее. Мое безпрерывное присутствіе должно было удивлять домашнихъ, дтей, которые могли подстерегать меня. Я трепеталъ отъ мысли разстроить ея существованіе. Я чувствовалъ, что мы не могли быть всегда соединены, и что священный долгъ велитъ мн уважать ея спокойствіе. Я совтовалъ ей быть осторожною, все увряя ее въ любви моей. Но чмъ боле давалъ я ей совтовъ такого рода, тмъ мене была она склонна меня слушать. Между тмъ я ужасно боялся ее огорчить. Едва показывалось на лиц ея выраженіе скорби, и воля ея длалась моею волею. Мн было хорошо только тогда, когда она была мною довольна. Когда настаивая въ необходимости удалиться отъ нея на нкоторое время, мн удавалось ее оставить, то мысль о печали, мною ей нанесенной, слдовала за мною всюду. Меня схватывали судороги угрызеній, которыя усиливались ежеминутно и наконецъ становились неодолимыми; я летлъ къ ней, радовался тмъ, что утшу, что успокою ее. Но, по мр приближенія въ ея дому, чувство досады на это своенравное владычество мшалось съ другими чувствами. Элеонора сама была пылка. Въ ея прежнихъ сношеніяхъ, сердце ея было утснено тягостною зависимостью. Со мною была она въ совершенной свобод; потому что мы были въ совершенномъ равенств. Она возвысилась въ собственныхъ глазахъ любовью чистою отъ всякаго расчета, всякой выгоды; она знала, что я былъ увренъ въ любви ея во мн собственно для меня. Но отъ совершенной непринужденности со мною она не утаивала отъ меня ни одного движенія; и когда я возвращался къ ней въ комнату, досадуя, что возвращаюсь скоре, нежели хотлъ, я находилъ ее грустною или раздраженною. Два часа заочно отъ нея мучился я мыслію, что она мучится безъ меня: при ней мучился я два часа пока не успвалъ ее успокоить.