— Ну вот, можно пойти поесть. — С чувством выполненного долга Эля закрыла сотовый. — Очень хочется холодца с хреном. От хрена хренеют, от уксуса уксятся, от горчицы огорчаются. А сдобы у меня нет, поэтому добреть не будем. Идем?

Овсянкин кивал. «Алису в Зазеркалье» он читал. Энциклопедист недобитый.

— Виль, нас в гости зовут, — не отводя от Эли взгляда, позвал Альберт.

Эля поморщилась. Все-таки склероз вещь страшная. Она не помнила, чтобы звала кого-то, кроме Овсянки.

— Втроем в лифт не влезем, — пробормотала она, доставая из кармашка сумки ключи. Как же приятно держать в руке тяжелую железную связку. Уверенности в душе точно прибавляет. — Кому-то пешком идти.

— Ну, как хозяйке мы тебе уступим это право. Какой этаж нужен?

— Первый.

Виолетта улыбалась, непонимающе хлопая ресницами. Такую не пробьешь. И голос у нее мощный.

— Давно хотела спросить, — начала Эля, и Виолетта тут же направила свою улыбку в ее сторону, — ты случайно в хоре не поешь? Голос твой как будто где-то уже слышала.

— Нет. Я плаваю, — смутилась Вилька.

— Хлорка как раз голосовые связки развивает, — согласилась Эля, открывая дверь. Железный Дровосек! Все скрипишь?

На третий этаж шли пешком.

— Лягушачьи лапки под майонезом, свиные головы с трюфелями или авокадо в лимонных дольках?

— Чай и бутерброд с колбасой. — Алька стойко сдерживал Элины нападения. — Виль, тебе тоже?

— Лучше с сыром.

Мы даже собственное мнение имеем. Как мило…

— Сыр с плесенью, хлеб без корочки. Времена суровые.

Она ввела гостей в квартиру. Гости не стали растекаться по комнатам. Собранно вымыли руки и уселись за столом. Ну прямо Винни Пух и Пятачок. Баночки меда только не хватает.

Эля помрачнела. Что-то она устала. Какие чудеса случаются с людьми, пережившими тяжелый стресс и грохнувшимися в обморок? Кроме провалов в памяти и галлюцинаций?

— Так что там сказал Петрович?

Чайник сипит, чашки на столе, с чайной ложечки в белоснежные керамические стенки шуршит песок — самое время говорить на серьезные темы.

— Тебе дословно или в общих чертах? — осведомился Альберт терпеливо.

— Дословно долго?

Семен Петрович любил поговорить, а также поучить жизни.

— Полчаса.

Овсянкин выбрал чашку с листиками, Вильке подсунул с мишками. Какой хитрый, себе побольше взял. Насыпал сахару ложек пять, сластена. Одни убытки от этих гостей. В магазин их, что ли, за сахаром отправить?

— Тогда в общих чертах, — смилостивилась Эля, раскидывая по чашкам пакетики, гостям — один на двоих. Справедливо. Чего их баловать?

Хлеб, майонез, колбаса, сыр. Где-то еще завалялась банка с маринованными огурцами.

— Если в общих, то он считает, что я был не прав, что нельзя мешать чувства и спорт…

— А ты мешал? — показно удивилась Эля, застывая с хлебом в одной руке и тюбиком майонеза в другой. Сейчас опять начнет признаваться в любви. А она ему на голову майонеза выльет — вот красота! Виолетта оценит.

— Да. — Овсянкин был монументален. Эля хмыкнула — она была права. — Я считаю, что тебе надо помочь.

— В чем?

Не о том он говорил. Где страстные признания?

От удивления выдавила слишком много майонеза. Ладно, возьмет бутерброд себе. Жаль эдакую роскошь отдавать врагу.

— Ты почему-то решила, что мир к тебе несправедлив, что тебя постоянно в чем-то обижают.

Эля быстро глянула на замершую Виолетту. А она и правда не так глупа, как показалась в самом начале. Сидит, смотрит, как чай окрашивает воду в коричневый цвет. Делает вид, что ее здесь нет. Неужели она простила Овсянкину поцелуй? Неужели она простит Овсянкину этот разговор? Даже если Эля начнет вспоминать, что между ними произошло на чердаке? Или она все знает и ей… все равно? Надо бы ее куда-нибудь отправить, а то разговор не получится.

— Послушай… — начала Эля, не в силах мгновенно придумать, куда бы послать эту милую улыбчивую девушку. — Сходи в большую комнату, там где-то должна быть телевизионная программа. Посмотри, ничего интересного не показывают?

Она все поняла. Она встала и вышла. Потопала в коридор, повернула в нужную сторону. Зашуршала журналом.

— Пока я считаю, что ты дурак, — прошипела Эля, как только они остались одни. — Зачем ты приволок эту кикимору?

— Она хорошая и добрая.

— Еще скажи, что любит тебя!