— Ты очень их этим тронешь, Джон. Превосходная идея!

— Ладно, я пошел. Пока, Дэн.

— Пока, Джон. Увидимся вечером.

— Да, до встречи.

Дэн перешел через дорогу. Джон свернул за угол и быстро зашагал к станции. Там он зашел в туалет и, согнувшись, дал волю рвоте.

— Худо вам, приятель?

Джон утер лицо платком и, кивнув доброхоту, ответил:

— Слишком хорошо поел: утка, шампанское…

— Да уж, в такие времена любого стошнит от утки с шампанским. Виданное ли дело — семнадцать шиллингов в неделю! Стоит только подумать о хорошей жратве — сразу выворачивает. Ну, теперь полегчало?

Реакция на состояние и ответ Джона была стандартной. Но ею собеседник не ограничился.

— Утка с шампанским! Надо заседать в парламенте, чтобы так чревоугодничать! Даже на банкете у мэра побоятся подавать разносолы: вдруг запах просочится на улицу и народ озвереет? Так дальше нельзя… — Он поднял грязный палец. — Надо держаться вместе, иначе ничего не выйдет. Пускай проклятые профсоюзы определятся, на чьей они стороне. Что они там в Лондоне себе думают? Так и до бунта недалеко, помяните мое слово!

Если этот олух не заткнется, придется вытолкать его в шею. Джон отвернулся к стене и услышал:

— Вы правы, приятель. Лучше не держать всякую дрянь в себе. Выплюнуть побыстрее — и дело с концом.

Оставшись в одиночестве, Джон опять привалился к стене. Выплюнуть — и дело с концом? Знал бы туалетный мудрец, что его стошнило по двум причинам сразу…

Смесь вина, шампанского и утиного жира действительно плохо подействовала на его желудок, привыкший к однообразной невкусной пище. Но то была тошнота, от которой нетрудно избавиться. Как бы он хотел, чтобы так же легко можно было покончить и с другой тошнотой! Как сказал Дэн? Преграда между нею и матерью? Забавно! Дэн ведь не знает, что с той самой минуты, когда он впервые увидел ее в гостиной, он сгорал от желания стать преградой между ней и остальным миром.

Прежде чем жениться на Мэй, он успел взять свое. Женщины не были для него загадкой. С четырнадцати лет (ему тогда уже давали семнадцать) он не знал отбоя от девчонок; он менял их одну за другой, сам того не желая, они лезли из кожи вон, добиваясь его благосклонности. Впервые он имел женщину пятнадцатилетним; мать хватил бы удар, прознай она об этом. Да, он знал о женщинах все, но ни одну никогда не любил. Жаждал ли он их? О да, до потери самоконтроля. Правильнее сказать, вожделел. Такое же вожделение — но не любовь — испытал он и к Мэй и поздно понял, что за легкомысленный пыл придется дорого расплачиваться. Только одну ее, насколько ему было известно, он, выражаясь словами матери, оставил с ребенком. Пол родился недоношенным, что очень повеселило Джона. Интересно, смеялась ли акушерка? Если да, то не в присутствии матери или его. Все, что происходило с ребенком потом, объясняли его недоношенностью. Дано ли ребенку знать, что он — плод вожделения, а не любви? Джон убеждал себя, что похоть позволяет обходиться без любви. Самоуговоры давали результат, но лишь до того рокового момента, когда он увидел в гостиной девушку, на которой собрался жениться Дэвид. В тот вечер он сказал себе: «Не будь ослом, такие вещи не случаются настолько стремительно». Но последующие дни подтвердили, что случаются. Его называли верзилой, и ему нравилось это прозвище. Но чем ты тяжелее, тем больнее тебе падать. Он при падении сильно расшибся.

Джон перестал опираться о стену, сполоснул лицо, поправил шляпу и застегнул пиджак. Что произошло, то произошло: два часа тому назад она стала женой Дэвида. Если бы на месте брата был кто-то другой, даже Дэн, он бы кинулся на приступ и завладел этой рослой красавицей, не сознающей, насколько она хороша. Он бы крикнул: «К черту, давай сбежим!» Подумаешь, жена и ребенок, подумаешь, мамаша, настолько помешавшаяся на гордыне, что ему порой бывает больно на нее смотреть и слушать ее! Он знал, что если бы распустил паруса страсти, то Сара — по собственной ли воле или вопреки своему желанию — не смогла бы ему воспротивиться. Но она вышла замуж за Дэвида, на нем остановила своей выбор. Или это не так? Даже если в этом позволительно сомневаться, Дэви, определенно, ее полюбил, а единственным достойным чувством, которое Джон испытал в жизни, была любовь к брату.

Сара сошла с трамвая на Маркет-плейс и направилась к парому. Ее походка стала легкой, потому что остались в прошлом распухшие лодыжки. Трое мужчин, поднимавшиеся ей навстречу, проводили ее взглядом, а один восторженно присвистнул и подмигнул.

Нахал! Она возмущенно повела плечами, хотя возмущения не испытала. Вот что такое новая одежда — все мужчины вокруг превращаются в нахалов.

Однако при покупке билета удовольствие, которое доставляли ей восхищенные мужские взгляды, прошло, сменившись стыдом, волнением и даже страхом. Прежде чем ступить на паром, она подумала: а если она не явилась? Не беда, сплавает в оба конца — и вернется. Но время назначено точно: два тридцать дня.

На пароме она обошла силовую будку и увидела на носу Филис. Та стояла, прижавшись спиной к ограждению. Сестры заулыбались и крепко взялись за руки.

— Я уже боялась, что ты не придешь. Ты получила мое письмо?

— Как бы я иначе тут оказалась?

— Ну и дура же я!

Они расхохотались. Филис осмотрела Сару с головы до ног и вынесла свой вердикт:

— Здорово выглядишь! Никогда тебя такой не видела. Сплошные обновки? — Она потеребила Сарин жакет.

— Да. — Сара застенчиво улыбнулась. — Два новых костюма. А как ты? У тебя неприятности?

— Неприятности? — Филис задрала подбородок. — Нет, все в полном порядке.

— Правда? — Сара помолчала. — А по твоему письму мне показалось…

— Просто мне захотелось с тобой повидаться. Сестры все-таки! И про мать узнать…

Филис отвернулась, облокотилась на ограждение и, глядя на забурлившую при отходе парома воду, добавила:

— Я бы с радостью проведала ее. Соседей я нисколько не боюсь. Что они со мной сделают? Мне на них наплевать. Но не хочется встречаться с ним, ты меня понимаешь?