У меня внутри похолодело. Озноб пробежал по всему телу и остановился на макушке. Я продолжил читать.

«Да что там! Мирослав в реальной жизни ничего из себя не представляет. Его не любят в университете, поэтому он и ведет себя как король мира. Девушки могут визжать от его смазливой физиономии, но те, у кого есть хоть отдалённое подобие мозга, испытывают тошнотворный синдром при одном его виде.

Несмотря на острый тон его публикаций, они явно ни о чём. Мирослав либо реально не видит жизни, живя в элитной квартире в центре города, либо он — обнаглевший вконец парень с комплексом Наполеона. Ну, или просто глуп. Время покажет».

Какого черта они это опубликовали?! Они откуда упали — печатать это? Шок постепенно отступал. Теперь меня начинала брать злость. Едва сдерживаясь, резким голосом я спросил:

— Можно выйти?

И, не дожидаясь разрешения, выбежал из аудитории. Сзади послышались смешки.

Я достал телефон и набрал Соболева.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Куда же он делся?! Я позвонил еще раз — тот же результат.

Так, рабочий телефон. Ответила секретарша:

— Алло! Редакция журнала «Двадцать один».

— Пожалуйста, соедините с Сергеем Анатольевичем!

— А Сергея Анатольевича нет. Он в отпуске.

— Как в отпуске? С какого времени? Хорошо, а кто есть?

— Да вот уже дней пять. Сейчас его заменяет Алексей Геннадьевич Скворцов. Соединить?

— Да давайте!.. Алло! Алексей, здравствуйте. У меня к вам один вопрос!

— Так, это кто? Давайте помедленнее и поразборчивее.

— Это Мирослав!

— А, Мирослав, рад тебя слышать! — голос Скворцова зазвучал приветственно. Хотя в нем явно читались противные лживые нотки.

— А я не рад! — жестко проговорил я. — Какого простите, вы опубликовали этот бред? Кто вам позволил печатать такие оскорбления… такую клевету на меня? У меня даже нет слов, это мерзость!

Я начинал срываться в крик. Скворцов резко сменил тон:

— Мирослав, позволь напомнить, кто является заместителем главного редактора этого издания. Его зовут Алексей Геннадьевич Скворцов. Именно он принял решение создать живую дискуссию на страницах издания. Столкнуть два противоположных мнения. Все понятно?

— Да о какой дискуссии, о каком столкновении мнений вы говорите? Это же просто оскорбления и все! Такое нельзя публиковать!

— Значит так. В отсутствие Сергея Анатольевича решение «публиковать или не публиковать» принимаю я. Я еще раз спрашиваю, ты все понял?

— До свидания, Алексей Геннадьевич.

Я чуть не разбил телефон о стену. Вот урод! Я прислонился спиной к двери в аудиторию, в бессилии уткнулся в нее затылком. Внутри меня все бурлило, злость не хотела проходить. Тут я заметил, что держу в руках этот идиотский журнал. Видимо, автоматически схватил, когда выбегал. Я скатал его в трубку, и пару раз врезал им по стене. Полегчало. Дверь стремительно распахнулась, ударив меня по голове. Я поспешно отскочил в сторону. Видимо, пара уже закончилась.

Стайками в коридор высыпались однокурсники, они заглядывали мне в глаза и улыбались. В конце, закрывая процессию, медленным шагом вышел Толя.

Я постарался скрыться за углом — отвечать на его очередные колкости был не готов. Но он меня заметил и крикнул в спину:

— О, вот и наша звезда публицистики! Сам Мирослав!

Я развернулся и взглянул ему в глаза.

— Толечка, здравствуй! Я не знал, что ты так… — я помахал свернутым журналом, — так неравнодушен к моему творчеству. Я польщен и обескуражен твоим вниманием к моей скромной персоне.

Мой голос дрожал, дергался, пол уходил из-под ног.

Публично ругаться всегда сложно, волнуешься больше, чем выступая на сцене. Ребята в коридоре начали обращать на нас внимание.

— Ну что ты, Мирослав! Мне твое творчество безразлично. А вот ты, конкретно ты, меня раздражаешь.

Я демонстративно усмехнулся. Толя понизил голос и продолжал:

— Ты что о себе возомнил? Казанова, блин. Ты считаешь, что можешь заполучить любую девочку? Точнее, «поиграться» с любой? Это же твои слова, помнишь?

Постепенно вокруг нас образовался круг. Я начинал заводиться.

— Толечка, а теперь слушай меня. Банальная зависть, неуверенность в себе, неудачи с телками. Это все про тебя, родной. Неужели никто не видит, что ты просто мне завидуешь?

Я краем глаза осмотрел толпу вокруг. Все молчали. Некоторые гаденько захихикали. Толя, увидев, что за меня никто не заступился, продолжил:

— Мирослав, ты просто наглый петушок. Видишь, за тебя даже никто не заступился, тебя здесь никто не любит…