Степан Андреевич Брусникин, пенсионер.

Семья в полном составе собиралась редко. Изредка заскакивали дети. Их появление

больше смахивало на визиты вежливости, чем на искренне желание проведать родителей.

Еще реже видели в доме внуков. Как ни странно, самым частым гостем был правнук

Федька, шестнадцатилетний оболтус, недавно обзаведшийся мотоциклом. Приезжал,

скорее всего, не столько ради общения с "Ургросфатером", сколько ради хвастовства. В

этом возрасте доставляет удовольствие хвастаться свободой. Но ведь не мотался же по

сборищам мотоциклистов. Как их там, байкеры? Или моторадфареры? Не гонял по

автобанам, пристроив сзади белокурую соплюшку. А наведывался к старикам.

Хотя и мотался, и гонял, и соплюшки присутствовали. Но ведь и наведывался. Одно

другому не мешает. Мы же знаем...

Правнук вел себя совершенно по-русски. Врывался в дом без предварительного, за

неделю, созвона с договоренностями, влетал без звонка и стука, бросал: "Здорово,

дедуля!" и проводил час, два или три, налегая на бабушкины оладьи с магазинной

сметаной. И сколько гостил, по-немецки ни слова. Знал, что прадед этого не любит.

Сегодня собрались все. Приехал сын с женой, ставшей солидной матроной, дочь, обе

внучки, Ирина Сергеевна с мужем, а Оленька без своего хахаля, зато с маленьким Геной.

И Федька, конечно, как без этого оболтуса-то!

Отсутствию внучатого зятя Степан Андреевич не расстроился. С самого первого

знакомства, чванливый немец стоял поперек горла. А когда всплыло, что дед Генриха

служил в СС и погиб на "Восточном фронте", отношения испортились окончательно. Муж

Ольги к русским относился нормально, но дедом искренне гордился. А Степан Андреевич

эсэсовцев ненавидел. Кто-то из таких убил Андрея Брусникина. Мог бы стрелять и в

Степана, но того по малолетству на войну не взяли. А потому старик Генриха терпеть не

мог. Да тот и сам не стремился к налаживанию мостов к угрюмому старику. Даже сегодня,

на восьмидесятилетие, не приехал. И слава богу!

Стол накрыли по-русски, с винегретом и оливье, с отдельной подачей горячего. И

пили сегодня только водку, из уважения к юбиляру, хотя Сергей и морщился украдкой.

Разговор, как обычно, шел обо всем и ни о чем, без особых ухабов перетекая с темы на

тему. Говорили по-русски. Не из-за того, что кто-то не знал немецкого, просто такой

порядок завел у себя Степан Андреевич.

– А, кстати, - ни с того, ни с сего, сказал Федька, - Сталин объявил, что граждане СНГ

и эмигранты могут получить советское гражданство. Если вернутся в Россию.

– Фридрих!
– возмутилась Ирина, словно сын сказал что-то неприличное.

– Нашли дураков!
– фыркнул Сергей.
– В коммуналки с общим туалетом и кухней на

восемь семей зовут! И "палочки" вместо зарплаты!

– Положим, - возмутился Степан Андреевич, - ты никогда не жил в коммуналке! И

зарплату получал исправно. И неплохую!

– Зато вы с мамой жили!
– начал заводится сын.
– Или это на мою беременную жену

бросилась с ножом пьяная соседка?

– Фира была не пьяная. Сошла с ума, - не повышая голоса сказал Степан Андреевич.
–

С ума сходят в любой стране. Даже в твоей любимой Америке.

– В любой стране люди имеют отдельные квартиры, а не ютятся в комнатушках!
–

поддержала мужа Анна, единственная, чьё имя одинаково звучало, что в русском, что в

немецком варианте.
– И чокнутая дура не бросается на беременную соседку. Просто не

имеет возможности.

– Коммунисты считают, - с авторитетным видом заявил Куно, - что вы сейчас всё

бросите и поедете в Россию.

– Ага, счас!
– возмутилась Оля.
– Дружными рядами, в колонну по четыре под

кумачовыми транспарантами помаршируем. Мой Генрих вообще не понимает, почему

СССР до сих пор не забросали атомными бомбами. Терпеть режим, признанный судом

преступным...

– Это каким это судом?
– поинтересовался Степан Андреевич, пока не повышая голоса.

Хотя, хотелось. Ой, как хотелось врезать кулаком по столу, чтобы посуда попадала. И

чтобы не звучали в его доме родные голоса, больше похожие сейчас на голоса врагов...

– Не помню, слышала где-то. Или читала в журнале, - отмахнулась внучка.
– Да и