веточки. Он помнил это дерево совершенно другим, выросшим выше крыши. Чтобы

собрать шишки, приставляли жердь. В эту сосну они, детвора, вбивали гвозди, и с трудом

выдёргивали их "фомкой". Чтобы из отверстий текла живица. Дети её собирали и жевали.

А из коры об кирпич вытачивали кораблики. Но сейчас дерево стояло, даже не

представляя, что на нем смогут расти шишки. Юное и наивное, как и вся застава, поднятая

по тревоге, не знающее судьбу четырех ближайших лет. Не ведая о страшной правде, эти

мальчишки, строившиеся сейчас на плацу, ещё только играли в войну, даже не

представляя, что это такое. Каха почувствовал груз прожитых лет, не возраста, а именно

прожитого: он старше всех на два поколения, на Великую Победу и подлое поражение. И

тут же его залило чувство стыда. Вспомнились неоднократно читаные книги про

"попаданцев". По их сценарию ему самое время возглавить комитет обороны и внушать

генералам и маршалам, какие они все лохи, и только он в белом фраке. В книгах. А эти

мысли - не то же самое? "Они наивные", "они только играют"... Эти наивные выиграли

войну и покорили космос. А мы, такие умные и взрослые, всё просрали! Победы - их.

Поражения - наши. Путь не наши, а отцов. Но мы-то что сделали, чтобы исправить их

ошибки? Машины старые от немцев везем? В шортах по заставе гуляем? Самая крупная

победа - Галерею Славы отстояли!

– Где можно переодеться?
– спросил Кахабер сопровождающего.

– Да хоть где, - ответил тот.
– Казарма пойдет?

– Конечно!

У входа в казарму перехватил Дашевский:

– Я уже позвонил в НКВД, за тобой приедут.

Переодеваясь, Каха размышлял: "Как же отличаются нормальные люди от зашуганых

придурков? Скажи какому-нибудь Сванидзе, что за ним выехали из НКВД, кондрашка

ведь хватит". А у него облегчение, словно "скорую" выслали. Чего бояться? Разберутся.

Эмка приехала ещё до завтрака, и пришлось терпеть, хотя жрать хотелось до

невозможности. К себе его не забрали, разбирались прямо на заставе. Целая группа

отправилась на паром, а Кахабера допрашивал, видимо, учитывая неординарность

ситуации целый капитан, тот самый, упомянутый Дашевским, Тучков, начальник

городского НКВД. Произошедшим на палубе капитан интересовался вяло, а документы и

фотографии на ноутбуке просмотрел и вовсе бегло. В конце концов, НКВДшники уехали,

забрав с собой только Набичвришвили, гонор которого бесследно испарился.

Тучков вернулся через четыре часа.

Каха ждал многого. Что его, как "приставку" к ноуту, заберут в Москву, или ещё что-

то, вплоть до отсиживания в камере до второго пришествия.

Но у капитана были совсем другие мысли.

– Товарищ Вашакидзе, - начал он прямо с порога, - что лично Вы думаете о принятие

гражданства СССР?

– Можно подумать у меня есть варианты, - ответил Кахабер.
– Не немцам же мне

служить! Я на этой заставе вырос!

– Тогда подписывайте!
– Тучков подвинул ему два листа бумаги.

Каха просмотрел. Заявление о принятии гражданства СССР. И рапорт о принятие на

службу в звании старшего лейтенанта погранвойск. Вот так-так! Даже звездочки

сохраняют. Расписался не задумываясь:

– И? Это всё?

– А что Вы ожидали?
– усмехнулся капитан.
– Положено, пока бумаги будут ходить по

инстанциям, не нагружать Вас вопросами службы. Но, увы, ситуация обязывает. Можете

приступить немедленно?

Каха пожал плечами: надо, значит надо.

– Ситуация такая, - начал разъяснение чекист.
– Гражданин Набичвришвили очень

сильно навредил нам на пароме. Наши сотрудники общались с некоторыми пассажирами.

Настроение у всех подавленное и крайне негативное. Людям из нашего времени они не

поверят. Вы же - герой, вступившийся за них, и не испугавшийся всесильного НКВД.

Если кто-то и в состоянии изменить их настрой, то только Вы. Так что, хоть Вы еще не на

службе, вынужден просить...

– Понятно, - кивнул Вашакидзе, - конечно поговорю! Когда?

Тучков протянул ему еще несколько листков.