– Господин, цучжан в тайге...
– доложил вождю проводник.

– Я слышал, - ответил Хочжо.
– Что ж, будем готовиться к ночлегу. Надеюсь, что завтра этот Хэсэбунь появиться. Приношу свои извинения за задержку, уважаемый боцзиле, - повернувшись к Учуню, произнес Ходжо со скорбным выражением лица.
– И за неудобства, причиненные вам и вашим людям...

– Не стоит, моуке26!
– успокоил вождя Учунь.
– Мои люди - не дворцовые неженки, а настоящие воины. Главное - чтобы я получил амулет, иначе все наши договоренности будут считаться расторгнутыми.

– Я понимаю... Как только цучжан объявится, реликвия будет у вас. Я это обещаю!

– Иначе и быть не может, - согласно кивнул Учунь.

Командиры расположились на ночлег в самой большой хижине цучжана, единственной в селении оборудованной каном. Воины же, за исключением караульных, которых по сложившейся привычке назначил Учунь, разбрелись на постой по землянкам простых поселян. Ночь прошла спокойно, а на утро вернулся из леса цучжан, притащивший полный мешок кабаньего мяса.

– А старик-то еще что-то может, - довольно сообщил Хочжо проводник, разглядывая добычу Хэсэбуня.

– Долгих лет жизни, моуке Хочжо, - с поклоном произнес староста, - и людям вашим... Почто такая честь выпала нашей деревне?

– Я слышал, цуджан, что хранишь ты у себя древнюю реликвию, пращурами тебе завещанную, - ответил Хочжо.
– Амулет Хадо. Что скажешь, старик?

– Наговаривают люди, господин, - не дрогнув ни единым мускулом, произнес цуджан.
– Слышал я в детстве от старого шамана Кумлыкая об этом амулете, но в глаза его никогда не видел. Да и шаманов после него в нашем селении не было, бедные мы - не прокормим...

– Не темни, старик!
– грозно прикрикнул на старосту Хочжо.
– Мне другое ведомо - у тебя сия реликвия находится! Енгэ амулет в руках держал...

Старик зло сверкнул глазами в сторону улыбающегося проводника:

– Мал тогда был Енгэ, мал и неразумен! Где ж ему упомнить... Зеркало то было: одно из девяти, оставшихся от Кумлыкая...

– Так покажи мне его, - потребовал моуке.
– Может, действительно перепутал Енгэ.

– Господин!
– обиженно протянул проводник.

– Помолчи, Енгэ!
– остановил бойца властным жестом Хочжо.
– Так покажешь, или нет?
– настаивал моуке.

– Так потерялось то зеркало, - юлил старик.

– А может, его и не было никогда? Так, чуцжан, я устал препираться, - со вздохом заявил вождь.
– Я пока прошу по-хорошему! Этот бодзиле, - он указал на Учуня, - посланник самого Сына Неба. Кому, как не самому Государю, стать хранителем "амулета Хадо", раз в вашем селении нет даже шамана? Так что отдай амулет, старик, и мы уйдем.

– Нет у меня его, - не сдавался цучжун.
– И никогда не было!

– Что ж, ты сам виноват, старик, - горестно вздохнув, произнес моуке.
– Хоть мы и одной крови, но, чтобы не нарушить договор с ваном, я готов на все... Без поддержки Императора нас сомнут. Поэтому лучше потерять малое, чем все... Для начала отрубим ноги твоему внуку!
– сквозь зубы произнес Хочжо, играя желваками на скуластом лице.
– Потом руки! Потом - твоей дочери и сыну, невестке, родичам... Дома - предадим огню! Начинайте!
– Моуке взмахнул рукой.

– Остановись, господин!
– поняв, что моуке выполнит обещанное, старик упал на колени перед вождем.
– Не трогай родичей! Казни меня! Они ведь не виноваты...

– Нет, старик, ты умрешь, но умрешь последним! Я отрежу тебе веки, чтобы ты не смог закрыть глаза... Чтобы ты видел, как гибнет все, что ты любил и для чего жил! Начинайте!
– нетерпеливо выкрикнул он.

Женщины заголосили и кинулись врассыпную, хватая детишек под руки. Но воины Хочжо и Учаня уже окружили селян, загородив дорогу копьями. Енгэ, вычленив в толпе внука цучжана, схватил Саньда за шкирку и бросил мальчишку к ногам старика.

– Приступай, Енгэ!
– распорядился Хочжо.

– Слушаюсь, господин!
– Воин с шелестом выдернул меч из ножен и замахнулся на ребенка.

– Нет!
– испуганно закричал старик, закрывая внука телом.
– Я отдам, отдам, только пощади!
– взмолился цучжан.

– Если отдашь, не трону твоих сородичей!
– торжественно пообещал моуке.

– Сейчас, сейчас...
– дрожа всем телом, шептал старик обескровленными губами.
– Сейчас принесу!
– старик поднялся на ноги и засеменил к своей хижине.