Ее попке мужчины должны слагать сонеты…

У нее до сих пор поджимались пальцы при воспоминании об этом.

— Как же это, должно быть, приятно для кого-то, столь по-глупому неуверенного в себе.

Так и было.

— Есть правда один моментик…

— Боишься увидеть его в прошлом с другой женщиной.

— Бинго. Кажется, стоит мне увидеть нечто подобное, и я струшу. Боюсь. Боюсь услышать его мысли и почувствовать удовольствие от прикосновения к другой.

— Знаешь, я никогда не вижу того, чего действительно не хочу знать.

— Как, например, смерть валькирии, — Никс не видела ни одной. Она могла предвидеть, где ударит очередной заряд молнии, часто видела предстоящее ранение валькирии, но никогда саму смерть. К беспросветному отчаянию Кары, Никс не могла увидеть судьбу Фьюри.

— Да. Вероятнее всего, ты никогда этого и не увидишь, потому что твой мозг знает, что ты можешь этого не перенести.

— Надеюсь. Как считаешь, почему это происходит?

— А сама что думаешь?

— Я…ээ… ну, дело в том… я пила напрямую из него, — наконец призналась Эмма. — Боюсь, что это как-то связано.

— Эмма, я слышала, что все вампиры забирают через кровь воспоминания, но лишь немногие способны воспринимать их, и уж тем более толковать. Похоже, ты только что обнаружила новый талант.

— Супер. Лучше б у меня обнаружились выдающиеся способности к искусству оригами или типа того.

— Лаклейн знает?

— Пока нет. Но я расскажу ему, — быстро добавила Эмма. — Это ж не тот случай, когда я могу смолчать, верно?

— Верно. А теперь, вернемся к куда более важному предмету разговора. Ты все-таки получила то колье, которое он покупал тебе в твоем сне?

— Думаю, ваша королева скучает по ковену, — сообщил Харман на второй неделе пребывания Эммы в Киневейне.

— Да, я заметил это, — произнес Лаклейн, подняв голову от стола, заваленного бумагами. Эмма тосковала по семье, и это омрачало их счастье. Но вскоре это чувство должно было пройти. Как и ее заметный страх перед встречей с другими ликанами. Она сказала ему по этому поводу, что «шансы были один к трем в пользу ликанов», и она бы на его месте «не ставила на себя». Они приезжали через три дня.

— Но как ты это понял?

— Она затащила служанку в гостиную, чтобы поиграть в видеоигры. Затем они красили друг другу ногти на ногах. Синим.

Лаклейн откинулся на спинку стула.

— И как отреагировала девушка?

— Сначала испугалась, но затем начала все больше расслабляться. Как и все остальные. Королева действительно смогла завоевать их расположение.

С гордой улыбкой, Харман признался:

— Она зовет меня Мэнни.

На губах Лаклейна заиграла широкая ухмылка.

— Она даже не просила меня замолвить за нее словцо. А они всегда просят об этом, — озадаченно добавил Харман.

— У нее есть все, что ей нужно? — спросил ликан, хотя знал, Эмма ни в чем не нуждалась. Когда она была счастлива, то тихо напевала себе под нос. Он часто слышал ее голос, раздающийся из — как Эмма его звала — «лунария», пока она ухаживала за своим садом. Он готов был почти побиться об заклад, что жасмин ей нравился больше драгоценностей.

— О, да. Она, ээ, довольно умелый, дельный и, не побоюсь слова, агрессивный покупатель.

Лаклейн и сам заметил ее покупки. Ему даже показалось, что на душе стало как-то спокойнее. Эмма наполняла их дом привычными ей вещами, тем, что было ей необходимо. И это делало замок роднее для нее. Лаклейн чувствовал настоящее удовлетворение от того, что это место все больше обживалось. Притворялся ли он, что знает, для чего ей эти сотни бутылочек с лаком? Нет, но ему нравилось, что когда он целовал ее маленькие пальчики на ногах, то никогда не знал, какого они окажутся цвета.

Что же касается него самого, то раны все больше затягивались, с каждым днем он все больше крепчал. Нога практически излечилась, и силы к нему почти вернулись. Его собственное чувство удовлетворения — даже в свете всего, что произошло — было необычайно сильным. И все благодаря Эмме.

Единственное, что омрачало его счастье — это предстоящий отъезд. Этот факт сам по себе было тяжело вынести, но теперь Эмма настаивала на совместной поездке. Она сказала, что будет сражаться с ним бок обок и «не даст всей этой обретенной крутизне пропасть даром», в противном случае она вернется обратно в ковен.

Эмма отказывалась оставаться в стороне.

Он знал, что сможет отговорить ее, заставить отказаться от поставленного ультиматума. Ему наверняка удалось бы воззвать к ее здравому смыслу. И все же, чем сильнее она становилась день ото дня, тем слабее была его уверенность. Если Эмма все-таки не согласится, у него останется только два выхода: отказаться от мести или дать ей вернуться в ковен. Оба варианта были неприемлемыми.