Ее щеки залило румянцем. Ну и кто теперь тут сексуально озабоченный?

— Лаклейн, эффект крови на меня не больше, чем был бы на тебя стакан воды.

Встретившись с ней глазами, он бросил на нее взгляд настолько первобытный, что по ее телу прошла дрожь.

— Эмма, понятия не имею, чем ты занималась в прошлом, но знай, что когда я беру женщину в свою постель, то никогда и ни с кем ее не делю.

— Кажется, сегодня остановка тебя не очень-то беспокоила, — обернувшись, заметил Лаклейн. Вот уже в третий раз он проверял одеяла, которыми занавесил окно в комнате.

После полуночи небеса разверзлись, и начался страшный ливень, замедливший их продвижение. Ликан сказал, что Киневейн находится примерно в двух часах езды. А Эмма знала, рассвет наступит через три.

Она склонила голову на бок, понимая, что он глубоко разочарован.

— Я была готова ехать дальше, — напомнила она. И — к ее собственному потрясению — сказанное было правдой. А ведь обычно она не придерживалась принципа «que sera, sera» [23] в солнечных вопросах.

Проверив еще раз надежность одеял, Лаклейн позволил себе опуститься в велюровое кресло. Пытаясь удержаться и не таращиться на него, Эмма взяла пульт, села на краешек кровати и принялась переключать каналы.

— Ты знаешь, что я не стал бы рисковать и продолжать путь, — не так давно он пообещал, что не допустит, чтобы солнце вновь опалило ее, и, кажется, сказал это всерьез.

И все же она не могла понять, как ему удалось сдержаться и не рискнуть с сегодняшней поездкой. Если бы ее сто пятьдесят лет удерживали вдали от дома, и сейчас он находился бы от нее всего в двух часах езды, она бы попросту потащила ничего не подозревающего вампира за собой.

Лаклейн же отказался. Вместо этого он нашел отель, который по его словам был не такого уровня, как их предыдущее пристанище, но он «учуял, что тут безопасно». Находясь в неплохом расположении духа, он снял две смежные комнаты. Ликан собирался поспать, и, будучи верным своему обещанию, не стал бы этого делать рядом с ней. Быстро прикинув, Эмма поняла, что он не спал практически сорок часов.

И все же ему, казалось, не понравилось, что он проболтался о своей потребности во сне. На самом деле это случилось только потому, что его внимание рассеялось, когда он осматривал местность своими прищуренными глазами (что делал всё чаще и чаще). Тогда он и упомянул об этом. Признав мимоходом, что мог бы и не спать, но без сна его рана не заживает так, как должна была бы.

Рана — в смысле его нога. Которая походила на человеческую после снятия с нее шестилетнего гипса. Рана, на мыслях о которой Эмма не раз ловила саму себя. Она часто думала, что могло стать причиной его увечья.

«Должно быть, он потерял ногу», решила она. Ее укус — а Эмма видела, как ликан смотрел на него с почти нежным выражением на лице, что могло быть для нее даже более ценным, чем редкое объятие — быстро заживал. Но все же Лаклейн продолжал хромать. Видимо, нога должна была еще полностью восстановиться.

Взглянув на него, Эмма поняла, что пока она разглядывала его конечность, он совершенно очевидно делал то же самое по отношению к ней. Таращился на ее бедра. И его взгляд начинал приобретать то… волчье выражение. Чувствуя безумное желание вскочить и опустить юбку пониже, Эммалин ухватилась за ее край. Лаклейн, не отрываясь, следил за каждым ее движением, издавая низкое, еле слышное рычание. Этот звук заставил ее задрожать, вызвав глупейшее желание сделать что-то дерзкое, чтобы он еще больше насладился картиной.

Но вместо этого, покраснев от собственных мыслей, здравомыслящая Эмма натянула на себя краешек одеяла. Ликан же, нахмурившись, посмотрел на нее с выражением глубочайшего разочарования на лице.

Отведя взгляд, она снова взяла в руки пульт и стала размышлять над выходом из этой странной ситуации. Учитывая то, что она стала привыкать засыпать каждую ночь в горячей ванне, прижимаясь к обнаженному телу этого ликана, а также то, что сейчас они оба бодрствовали, ей не стоило находиться с ним в одном номере. Откашлявшись, Эмма повернулась к нему:

— Я собираюсь посмотреть кино. Так что, полагаю, мы увидимся с тобой на закате.

— Ты выставляешь меня из своей комнаты?

— Можно сказать и так.

Лаклейн покачал головой.

— Я останусь с тобой до заката, — ее желания игнорировались без лишних размышлений.

— Я люблю бывать одна, а за последние три дня ты ни разу не дал мне такой возможности. Ты, что, умрешь, если выйдешь из комнаты?

Это, казалось, сбило его с толку, словно ее нежелание находиться в его обществе было полнейшим безумием.