Филологическая критика, анализирующая музыку или поэзию, склонна упускать из вида исследования того воздействия, которое рассматриваемые произведения оказывают на слушателя или читателя. А это воздействие имеет центральное значение для полного эстетического суждения. Слабость субъективной критики заключается не в том, что она связана с воздействием, оказываемым произведением искусства на наблюдателя, а в том, что она упускает из вида то, что адекватное понимание такого воздействия подразумевает исследование самого объекта. Даже само по себе наслаждение музыкой или драматическим представлением усиливается, если мы знаем больше о предметной области и научаемся выделять в ее структуре различные элементы. Когда мы видим в картине или стихотворении больше, то и удовольствия мы получаем больше. Не обладающий подобным знанием человек удовлетворяется оценкой, согласно которой музыкальное произведение или пьеса «великолепны» или «отвратительны». Однако изучение предметной области позволяет нам проводить более точные различия. Таким образом, утверждать, что произведение является прекрасным, значит не просто утверждать наличие некоего простого чувства или несводимого простого качества, а утверждать, что соответствующий объект обладает определенной формой, которая порождает определенный эффект. Мы не всегда способны проанализировать произведения так, чтобы наш анализ удовлетворил всех зрителей. Однако правильный анализ отыскивается, и составляющие его утверждения подчиняются логическим правилам.

Определение того, что именно делает объект красивым, совершенным или обладающим тем, что называется «эстетической формой», является проблемой, изучаемой в теории искусства. Частью этой теории является эстетика, хотя последняя также изучает и природную красоту, которая не является объектом искусства. Логик же здесь может заметить лишь то, что подобная теория предполагает анализ фактических соображений, устанавливаемых экспериментально, и число логических соображений о непротиворечивости.

Моральные суждения обычно имеют форму императивов. Нам следует чтить отца и мать, быть преданными интересам своей страны, говорить правду, не убивать и т. п. В каком же смысле подобные моральные суждения могут содержать логические суждения, которые могут быть истинными или ложными, так чтобы к ним можно было применить логические принципы?

Различие между тем, что есть, и тем, что должно быть. Без сомнения, данные максимы являются частью нашего социального наследия, и это – исторический факт. Они служат предписаниями для поведения, происходят с незапамятных времен, укоренены в традиции и проповедуются религиозными проповедниками и мудрецами. В своем большинстве эти максимы выражают то, что мы стремимся применять на практике, и, в общем, они применяются. Люди чтят своих родителей, говорят правду, воздерживаются от убийства не в силу принуждения, а по собственному предпочтению, которое кажется естественным. Однако одной только природной склонности, даже если она подкрепляется общественным давлением и вводимыми санкциями, недостаточно для того, чтобы исключить все расхождения между моральными максимами и действительным поведением. Если в какой-либо общине, неважно, насколько большой, никто на протяжении длительного периода времени не нарушал данные правила, и при этом в ней не существует какого-либо соответствующего общего учения, считающегося необходимым для всех, то мы можем начать рассматривать данные максимы как представляющие естественные законы, т. е. как неизменные отношения или единообразия в действительном поведении. Однако при этом все равно будет логически возможно задаваться вопросом о том, почему следует уважать чужую собственность, чтить родителей и т. д. Сама форма этих вопросов демонстрирует различие между максимами, которые часто называются «моральными законами», и законами естественной науки. Если мы зададимся вопросом о том, действительно ли все люди уважают человеческую жизнь, то уместно будет заметить, что не все. Однако если мы спросим о том, следует ли людям или должны ли они воздерживаться от убийства, то в этом случае сам по себе факт того, что некоторые не воздерживаются, непосредственно релевантным не будет. Правильность морального повеления не отрицается тем фактом, что некоторые люди ему не следуют. Моральные максимы, как императивы о том, чему должно быть, отличаются от естественных законов, представляющих единообразия существующего. Обычные люди с их ежедневными заботами и немалое количество философов, называющих себя позитивистами, согласны друг с другом не только в том, что такое различие имеет место, но также и в том, что не существует науки о моральных императивах.

Обычный человек считает моральные императивы правилами, которые следует принимать без каких-либо вопросов. Если кто-то пытается рассуждать об этих императивах, то его сразу же подозревают в аморальности. Однако чисто авторитарное видение моральных суждений не может быть состоятельным в строгом смысле слова, поскольку люди часто встречаются с новыми сложными ситуациями, в которых они утрачивают свою обычную уверенность относительно того, что требует моральный закон. Следует ли врачу говорить неправду пациенту, у которого серьезное сердечное заболевание? Содержит ли максима «не убий» запрет войн? Почитание и помощь родителям может расходиться с нашим долгом по отношению к нашей стране, религии или человечности. В подобных случаях люди зачастую осознают всю неопределенность и все несоответствия, которые содержатся в индивидуальном сознании, и обращаются к религиозным или моральным проповедникам. Последние, как правило, рассматривают мораль, даже если она санкционирована свыше, не как корпус случайных команд и предписаний, а как набор правил, которые имеют свою причину. Таким образом, моральные доктрины обретают форму систем логически связанных суждений.

Мыслители позитивистского толка не признают, что какой-либо корпус логически связанных суждений может считаться наукой. Они утверждают, что наука должна ограничиваться только тем, что существует в естественном мире. Мы можем обладать наукой о действительных единообразиях в человеческом поведении и даже о стандартах, которые на самом деле широко распространены и используются в практике. Но само по себе выведение отдельных правил из общих моральных постулатов не может называться наукой. Согласно позитивистам, такое выведение в лучшем случае является попыткой систематизировать или рационализировать наши моральные суждения, и поэтому его следует считать искусством или даже рациональным искусством, но никак не наукой.

Очевидно, что если слово «наука» по своему определению должно ограничиваться экзистенциальными суждениями, то этика, как логическая система о моральных суждениях, наукой не является. Читатель может обратить внимание на то, что если мы примем данное определение, то нам также придется исключить из научных дисциплин и чистую математику. Однако споры вокруг термина «наука» не имеют какой-либо логической важности в той мере, если в них речь идет о престиже, сопутствующем слову «наука». Для нас важно в данном вопросе увидеть, в какой степени логическая процедура в этике сходна с логической процедурой в естественных науках, а в какой степени она от нее отлична.

 Многие моральные императивы сходны с правилами в искусстве. Когда человек строит дом, мы предлагаем ему убедиться в том, что грунт является плотным и сухим и что используемая им древесина является сухой; наши указания основываются на наблюдаемом единообразии, согласно которому без наличия указанных факторов не может существовать и окончательная цель, т. е. крепкий и сухой дом. Сходное наблюдение можно сделать и в области изобразительного искусства. Теория гармонии или контрапункта, относящаяся к сочетанию цветов или правильной пропорции в архитектуре, состоит из императивных правил, необходимость которых для достижения цели, которую ставит перед собой художник, подтверждается опытом. То же самое имеет место в случае с правилами поведения, если их оценивать с точки зрения эффективности, экономичности, целесообразности, гигиены, обходительности, пристойности в речи, одежде или манерах. Определенные виды поведения приводят к потере времени или денег или же не позволяют нам достичь наших практических целей. Если мы хотим достигать своих практических целей, то мы должны следовать определенным правилам эффективности, экономичности или целесообразности. Мы советуем людям избегать сквозняков и не перекармливать детей, принимать определенные стандарты в самовыражении, одежде, манерах, поскольку мы предполагаем, что в противном случае определенные цели (такие как хорошее здоровье или поведение, считающееся благопристойным или социально правильным) не могут быть достигнуты.

Влияние согласованной системы на моральное суждение. Обычно моральные правила состоят по большей степени из подобных практических императивов. Однако современные философы пытались провести четкое различие между моральными правилами и практическими императивами, основываясь на том, что моральные правила являются принудительными в абсолютном смысле, тогда как императивы имеют условную природу. Правила экономии, целесообразности или гигиены условны в том смысле, что мы должны им следовать, если мы хотим достигнуть определенных целей. Но мы можем не стремиться к таким целям, и тогда нам не нужно следовать этим правилам. Моральные же правила, такие как запрет лгать, являются абсолютными в том смысле, что мы должны им следовать во всех случаях безотносительно наших предпочтений. Нет сомнения в том, что многие люди считают моральные правила абсолютными именно в этом смысле. Так, американские индейцы продолжали считать, что использование техники для взращивания пшеницы в высшей степени аморально, даже после того, как они поняли, что при ее использовании можно получать больший запас продовольствия. Однако критически мыслящие люди, привыкшие задаваться вопросом о причине обыденных моральных правил, не всегда готовы принять эту их абсолютную природу. Некоторые, например, соглашаются с немецким философом Кантом и считают правило, запрещающее лгать, абсолютным в том смысле, что его нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах, даже если это необходимо для спасения человеческой жизни.