Она взглянула на меня и осведомилась:

– Как фамилия вашей родственницы?

– Кондратенко, – ответила я с готовностью, – Лариса Алексеевна Кондратенко…

Лицо Марьи Федоровны удивительным образом переменилось третий раз за наше недолгое знакомство. Теперь на нем проступила некоторая растерянность и даже, как мне показалось, испуг. Она приблизилась к бородатому доктору, пригнулась к его уху (для этого ей пришлось довольно низко наклониться, поскольку Иван Карлович был гораздо ниже ее ростом) и что-то ему прошептала.

Теперь уже Иван Карлович изменился в лице.

Он захлопал глазами, вскинул маленькие ручки, как петух, собравшийся взлететь на забор, и удивленно воскликнул:

– Как? А что же Илья Ильич?

– Проглядел! – негромко отозвалась Марья Федоровна.

– А что же санитар Бухтеев?

– Ничего не смог сделать!

– Как неудачно! Как неудачно! – Он забарабанил пальцами по столу, повернулся ко мне и проговорил с фальшивой улыбкой: – Вам придется немного подождать! Мы должны подготовить вашу тетю к посещению. Вы понимаете, наши пациенты, они такие ранимые, тонко чувствующие натуры, никогда нельзя знать, как они отреагируют на то или иное событие…

– Понимаю, – ответила я неуверенно, хотя на самом деле ровным счетом ничего не понимала.

Оба доктора вышли из комнаты, плотно закрыв за собой дверь и оставив меня в одиночестве.

Впрочем, это одиночество было недолгим.

Дверь снова открылась, и в комнату вошла пожилая тетка в заляпанном йодом и зеленкой когда-то белом халате, с ведром воды и шваброй.

Не обратив на меня внимания, она принялась старательно тереть шваброй пол, недовольно бормоча:

– Ходют и ходют, топчут и топчут, следят и следят, а мне за всеми вытирать…

Я слегка оживилась – с уборщицами мне всегда везет, они испытывают ко мне необъяснимое доверие и начинают рассказывать все секреты своего учреждения.

Планомерно двигаясь по комнате, тетка наконец добралась до меня и только тут с явным удивлением заметила мое существование.

– А ты тут кто? – спросила она сердито. – Что конкретно делаешь? Кто позволил?

– Иван Карлович, – начала я с ответа на последний вопрос. – Я приехала тетю свою навестить…

– Это какую такую тетю? – продолжала допрос настырная уборщица.

– Ларису Алексеевну Кондратенко, – ответила я заученно.

Уборщица попятилась, посмотрела на меня недоверчиво, переспросила:

– Ларису, говоришь?

На этот раз я просто кивнула.

– То-то они так переполошились, забегали, как тараканы перед побудкой! – Уборщица сделала значительное лицо и плотно сжала губы, приняв вид «знаю, да не скажу».

– А что, что такое? – забеспокоилась я. – Что случилось с моей тетенькой?

Уборщица молчала, но я решила не сдаваться. Схватившись за сердце, я изобразила крайнюю степень волнения и проговорила срывающимся голосом:

– Скажите, скажите мне, что с ней случилось! Я хочу знать! Лучше горькая правда, чем сладкая ложь!

Уборщица, видимо, и сама очень хотела поделиться ценной информацией. Для вида еще немного выразительно помолчав и повозив по полу шваброй, она приблизилась ко мне и сообщила, трагически понизив голос:

– Сбегла твоя тетя!

На этот раз настала моя очередь удивляться.

– Как «сбегла»? – повторила я за теткой. – Что значит сбегла… тьфу, то есть сбежала?

– То и значит! – с торжествующим видом проговорила уборщица. – Еще три дня назад сбегла!

– Но Иван Карлович только сейчас об этом узнал…

– И-и, милая! Да Карлыч, он всегда последним обо всем узнает! Он вообще понятия не имеет, что тут делается! Сидит со своими бумажками, все раздумывает, интересные случаи болезни изучает, а больше его ничего не интересует! От него врачи да санитары все как есть скрывают! Он, натурально, как этот… святой херувим, не ведает, что вокруг творится!

Тут уборщица решила, что и так слишком много мне наговорила, и торопливо покинула помещение, даже не закончив уборку.

Я еще немного выждала, а потом решила отправиться на разведку и попытаться хоть что-то выяснить самостоятельно.

Уборщица, выходя из приемной, не заперла за собой дверь, поэтому я легко открыла ее и выскользнула в коридор.

Коридор был длинный, плохо освещенный, в стенах, до половины выкрашенных той же темно-зеленой масляной краской, на равном расстоянии находились двери. Я подергала одну из них, но дверь оказалась заперта, а из-за нее доносился монотонный мужской голос, который бубнил без всякого выражения: