– Вы много на себя берете, сэр, – уже не без труда удерживая на лице ироническую улыбку, сказала я.

…Да, клиентик попался.

Он подался ко мне и неожиданно обнял за плечи и притянул к себе. Конечно, я легко могла вырваться, но вместо этого я позволила ему прижать меня к себе и сначала нежно коснуться моих губ своими, а потом впиться в меня возмутительным и сводящим с ума, будоражащим кровь поцелуем.

Господи, как он был прав! Он со мной обращался так, что сейчас я в самом деле чувствовала себя совершенно беззащитной маленькой девочкой, попавшей в объятия жадного самца, которому невозможно сказать «нет».

В теле что-то полыхнуло, мне показалось, что огненная струя прошла по моим жилам и изогнула мое тело в опасной, невыразимо приятной гибкой истоме, грозящей разразиться вспышкой бешеной страсти…

…И тут я испугалась.

Испугалась по-настоящему.

Потому что я почувствовала, что могу потерять контроль над своим телом. Господи… ведь это происходило только тогда, когда во мне пробуждалась пантера – пробуждалась для того, чтобы поражать и крушить, а не любить и отдаваться страсти так же полнокровно и всеобъемлюще, как до того вверять себя во власть ненависти.

Я оттолкнула от себя Владимира, и перед моим мутнеющим взглядом метнулось его бледное лицо, кажется, изумленное и озадаченное.

– Нет, не надо! – пробормотала я. – Ты сам ничего не понимаешь… не надо!

– Да что такое? – после тяжелой паузы произнес он, снова подаваясь ко мне всем своим телом – разгоряченным, испускающим будоражащие флюиды. Таким опасным – и таким желанным.

…Нет, не надо было пить. Не надо было позволять ему касаться меня. Ведь теперь каждая клеточка тела шепчет: ну что же ты, Машенька… ведь это глупо, глупо так противоестественно вести себя с мужчиной. Хочется впиться в него губами, утолить мучительную жажду. Раствориться в нем и почувствовать, как запрокидывается потолок, превращаясь в звездное небо, как клокочет кровь, словно разбуженная магма.

Ведь это глупо. Невероятно в наше время. Но это так – я еще ни разу не позволила себе быть с мужчиной. Боялась. Боялась, что проснется эта жуткая самка, кошка, чующая живую плоть и кровь.

Идиотизм. Клиника.

…Неужели? Мысль буравила, обжигала, мучительно корчилась в мозгу. Она приходила ко мне и раньше – раз за разом, когда одна за другой шелестели по стенам и стелились серым бархатом в окне одинокие ночи.

Эта мысль: неужели Акира сделал из нас уродов?

Сильных, почти неуязвимых, всесторонне развитых и способных на столь многое – но все-таки уродов, которые не могут позволить себе любить? Это же бред… он должен был знать, когда долго и упорно будил в нас первородные инстинкты…

Наверное, все эти мысли отразились на моем лице, потому что Каллиник покачал головой и выговорил:

– Машенька, что с тобой? Тебе плохо? У тебя такое лицо, как будто… как будто ты самого дьявола увидела.

Усилием воли я взяла себя в руки и повернула к Владимиру мертвенно-бледное лицо.

– Нет, ничего. Просто я выпила немного лишнего. Так на чем мы остановились?

Бесспорно, это была самая глупая, самая необдуманная и скоропалительно выговоренная фраза за весь вечер. Каллиник встал, взял меня за руку и медленно потянул на себя, вытаскивая из глубокого кресла. Я запрокинула голову, полуоткрыла губы, чтобы что-то сказать, но у меня перехватило дыхание – потому что он одним рывком поднял меня на руки и, скользнув губами по моей шее, начал целовать мое плечо, с которого уже непонятно почему сползло платье.

Черт с ним. Будь что будет. Ведь в самом деле, нельзя же так издеваться над организмом, как говорил какой-то древний китаец.

Каллиник меж тем уже нес меня по лестнице на третий этаж, вошел в спальню и задыхающимся голосом сказал: «Сам сломал, сам починю», – и с треском содрал с меня платье.

Я распрямилась в его руках, как выстрелившая пружина, и, по всей видимости, это было так неожиданно для него, что мы оба упали. Но упали очень удачно.

Прямо на огромную кровать, в которой я – до этого момента – спала одна.

Я разлепила глаза.

Прямо передо мной в студенистом мареве плыл громадный занавес, вероятно, размерами не меньше того, что на позапрошлой неделе я видела в Большом театре. Складки занавеса конвульсивно колыхнулись, и я поняла, что это просто-напросто занавески на моем собственном окне.

Я выдохнула и, чуть приподнявшись на подушке, осмотрелась.

Слева от меня под скомканным одеялом, на котором виднелись какие-то подозрительные бурые пятна и полосы, лежал Володя Каллиник. Чуть далее, на прикроватной тумбочке, стояла наполовину опорожненная бутылка водки, и, судя по всему, она была ополовинена без моего участия.

Вот алкоголик!

Каллиник лежал на спине, и как раз в тот момент, когда я перевела взгляд с бутылки на него, он глубоко вздохнул, пробормотал что-то во сне и повернулся на левый бок.

Ко мне спиной.

Повернулся так, что одеяло с него сползло и открыло плечи и спину.

О господи!

Вся спина Каллиника была испещрена подсыхающими кровавыми полосами и глубокими коротенькими царапинами, некоторые из них до сих пор кровоточили. Шея была не лучше. На ней виднелись кровоподтеки и синяки, а под лопаткой шел самый глубокий порез. Такое впечатление, что на несчастного Каллиника, которому в последнее время и так досталось, напала целая орава диких кошек и драла его когтями и зубами до полного изнеможения.