— А может, мы с тобой о разных бабках говорим? — усомнился он. — Мою, то есть которая бабкой Доброгневы была, Марфой звали.

— То она сама себя так прозывала, чтоб на крестильное похоже, — равнодушно отмахнулся Всевед, но осекся и с еще большим недоумением воззрился на лежащего. — Так ты и подлинное имечко внуки ее ведаешь? Неужто и ее в наложницы поял?!

— Лечила она меня, — пояснил Константин. — Да и потом пару раз жизнь спасла. — И усмехнулся, вспомнив и повторив вслух: — Сестра Милосерда.

— Странно мне от тебя таковское слышать, — удивленно покачал головой волхв. — И ведь правду сказываешь, ни единым словцом покамест не солгал. А что ж ты тогда с девками-словенками так обошелся?

— Еще раз говорю — не я это был, а мой двойник, — терпеливо пояснил Константин. — Его душа в этом теле пребывала, а уж потом я в него вселился. Точнее, вселили, — поправился он и торопливо, пока еще были силы, закончил: — Знаю, что все равно не поверишь, но я за всю жизнь ни одной женщины силой не брал. А за такое, что он учинил, сам бы убивал на месте. Прав ты, нелюди это.

— Близнец, стало быть, — недоверчиво усмехнулся волхв, но, переведя взгляд на оберег, вздрогнул и отшатнулся. — Да что ж это такое-то?! — чуть не плача взмолился он. — Почто терпишь-то?! Ведь явная ложь, а ты эвон?! Али ты вовсе своей силы лишился?! — Он вновь склонился над лежащим, аккуратно убрал его палец с медальона и еще раз поводил над ним открытой ладонью. — Да нет, есть в нем сила, — пожал плечами волхв. — Токмо все одно — безлепица выходит. — И, посуровев, властно велел: — А ну-ка в очи мои зри не отворачиваясь!

И стариковские зеленые глаза испытующе впились в княжьи, буравчиками проникая все дальше и дальше, в самую сердцевину мозга.

Сколько времени это длилось, Константин сказать бы не смог, однако честно продолжал смотреть, пока силы окончательно не оставили его и тяжелые, словно налитые свинцом веки вопреки его воле не закрылись, торжествуя победу, и уже не было мочи сопротивляться этому натиску.

— Неужто правду сказал? — сквозь наползающий смертный сон еще услышал он растерянный голос волхва, но тут сознание окончательно отказалось ему служить, и он погрузился в темноту.

Спустя некоторое время Костя вновь ненадолго пришел в себя и увидел волхва, сосредоточенно помешивающего что-то в котелке, висящем над огнем костра, весело облизывающего его стенки.

Словно почувствовав на себе княжеский взгляд, старик почти в тот же миг повернулся к раненому и буркнул:

— Лежи себе да шевельнуться не удумай. Сейчас тебе полегчает.

— Ты вот что… — медленно проговорил Константин, с усилием ворочая одеревеневшим языком.

Он уже не чувствовал ни губ, ни всего своего тела.

«Зато хоть перед смертью ничего не болит», — порадовался он по старой привычке автоматически искать и находить хоть что-то приятное в самых гадких ситуациях.

— Ты слушай меня, — продолжил он, отчаянно борясь с непослушным языком. — Коль я и впрямь так плох, то ты не жди рассвета. Сейчас уходи да спрячься как следует. Они придут, увидят, что я мертв, и тебя искать станут. Не хочу, чтоб тебя безвинно… — Он не смог договорить.

Силенок оставалось только на то, чтобы не дать глазам закрыться. Да и то, как он понимал, хватит их лишь на минуту-две, если не меньше, а как хотелось сказать еще и про то, что главная опасность грозит волхву даже не пасть от рук его дружинников, но погибнуть от Хлада, ибо кровь Константином пролита, а потому и появления этого страшного существа можно ожидать с минуты на минуту.

— Ты стерегись не… — еще выдавил он кое-как, но дальше язык отказался слушаться, да и рот почему-то не захотел больше открываться.

Волхв меж тем перестал помешивать свое варево, не отрывая глаз от князя, подошел к нему вплотную и занес над ним свой резной посох.

Будучи не особенно толстым — сантиметра три-четыре в диаметре, никак не более, — он производил впечатление чего-то непомерно могучего и… воинственного.

Сами узоры, которые в своем хитросплетении тесно обвивали посох и устремлялись по тугой крутой спирали сверху вниз, хищными зигзагами неуловимо напоминали то ли копья, то ли стрелы, то ли молнии.

А может, такое впечатление создавалось еще и за счет контраста между коричневой, темной его частью, там, где не была удалена кора, и молочно-белой, в которую были окрашены зигзаги вырезанных стрел-молний.

К тому же, скорее всего, из-за отблесков костра, освещающего посох своими огневыми всполохами, Константину показалось, что узоры все время меняют свой цвет, посверкивая откуда-то из глубин зловещим багрянцем.

«Красивая работа, — почему-то мелькнула у него не совсем уместная в данной ситуации мысль, которую сменила более подходящая: — Ну вот и все. Сейчас проткнет, и прощай, мама. А я его, заразу, еще и пожалел, о Хладе предупредить хотел. Вот и делай после этого добро людям. Хорошо, что хоть сразу, без мучений».