— Чего ж тут хорошего? — еле слышно шепнул Константин, недоумевая.

Лишь потом до него дошло, что, скорее всего, обратный перенос во времени допустим только из мертвого тела. Вот незадача! Получалось, придется пережить свою собственную агонию, а уж потом…

— А то, что нечего таким, как ты, нелюдям по землице ходить, погаными своими ногами топтать ее, родимую, — пояснил старик.

Константин недоуменно уставился на него.

Странно. Так кто же перед ним? Неужто настоящий, взаправдашний волхв?!

— А еще лучше то, что ты и голоса подать не в силах, — продолжал Всевед. — Вон я даже за плечо ухватил, а ты токмо застонал еле-еле. Так что не крикнешь и своих воев не позовешь…

Получалось, что так, иначе зачем бы ему ломать комедию? Но тогда зачем ему нужна смерть князя?

— А если постараюсь крикнуть? — осведомился он.

— Пробуй, — равнодушно пожал плечами волхв. — Я и мешать тебе даже не буду. Все едино — не сумеешь.

Константин попытался набрать в рот воздуха, но даже этого не сумел — что-то стискивало грудь и мешало. Он попытался еще раз и… вновь с тем же плачевным результатом. После третьей по счету попытки он сдался, поняв, что и впрямь бесполезно, даже смиренно подтвердил:

— А ведь верно. — И, глядя на зловещую ухмылку старика, еле слышно поинтересовался: — Стало быть, ждать будешь, пока я совсем не умру?

— Точно, — согласно кивнул тот. — В самое яблочко попал, княже. Стало быть, не весь ум в медах хмельных притупил. Ну что ж, коли так, еще лучше.

— Чем лучше-то? — не понял Константин. — И для кого?

— А мне, — отозвался волхв, внимательно вглядываясь в лежащего.

Отблески костра, бросая свет на старика, накладывали на его лицо мрачный багрово-кровавый отпечаток, подчеркивали смертельную белизну щек Константина, отливавшую восковой желтизной потенциального покойника.

Видя, что князь ничего не понял, волхв пригнулся к нему пониже и шепнул:

— Да ты вглядись, вглядись в меня, княже. Али до сих пор никак признать не можешь?

Кроме широко раскрытых ярко-зеленых глаз с полыхавшими где-то там в глубине заревами двух костров мрачной ненависти, Константин уже ничего не видел — так близко склонился к нему старик.

Тогда, угадав по лицу, что он так и остается неопознанным, волхв выпрямился и разочарованно буркнул:

— Никак добрый человек, кой мечом тебя тюкнул, память всю отшиб. А ну-ка, — он оживился и вновь широко заулыбался, — напомню, пожалуй. Годков пять тому назад воевали вы вместе еще с одним нелюдем, кой родным братом Глебом тебе доводится. Видать, с удачей назад ехали, да недалече от дубравы этой привал устроили. Припоминаешь?

— Нет, — с усилием разжал спекшиеся губы Константин.

Жизнь и впрямь сочилась из него, утекая прямо в землю, да не по каплям, а ручейком, и он чувствовал, что осталось ему совсем немного.

«Как-то глупо все получилось — вначале с этими разбойниками, да и теперь тоже все неправильно», — подумалось ему.

И, соглашаясь с ним, утвердительно шелестели листвой молодые дубы-крепыши, окружившие, подобно молчаливым часовым, двух человек возле костра.

«Жаль, что так нелепо», — как краткий итог промелькнула последняя мысль, и он устало закрыл глаза, не желая вести бесполезную беседу.

— Э нет. Так не пойдет, — всполошился волхв и, бережно приподняв голову Константина, почти силой влил ему в рот из небольшой плошки какую-то горьковатую, но освежающую жидкость.

Поневоле сделав несколько глотков, Константин и впрямь почувствовал себя значительно лучше.

«Неужели передумал?» — мелькнула мысль, и он, открыв глаза, вопрошающе посмотрел на старика.

— Питье это взбадривает, хоть и ненадолго, — пояснил тот и добавил: — Правда, конец твой тоже ускорится, ну да теперь тебе все едино — что к утру, что поранее.

— За что ж ты так ненавидишь меня? — поинтересовался Константин.

Тот на секунду задумался и отрицательно мотнул головой:

— Нет, не так. Я, княже, без ненависти. Это к людям мы что-то в сердце держим: любовь али там ласку, или же злимся, досадуем. А ты ж нелюдь. Какая уж там ненависть. Землицу очистить бы от двоих-троих таких, как ты, глянь, и жизнь свою не зазря прожитой считать можно.

— А почему я нелюдь?

— Ну а как же тебя назвать-то? Это ведь ты близ дубравы моей девок-словенок сильничал, а после на потеху воям своим отдавал. Ведаешь ли ты, что сталось с ними после забав ваших молодецких?

— Нет.

— Одна, позора не снеся, утопилась в озерце малом, что меж дубравой и лесом плещется. Другой девке твой Гремислав меч пониже живота воткнул. Прямо в место, откель жизнь человечья зарождается. Третья бежать удумала — стрела догнала. Четвертая под конец уж и стонать перестала. Видать, вы ее до смерти довели. Ну а пятая, совсем малая, ей еще и двенадцати лет не сполнилось, обезумела вовсе. — Волхв тяжело вздохнул, цепко сжал старые мозолистые руки в кулаки, ненавидяще уставившись в глаза Константина. — Как токмо Перун, пусть не в дубраве своей священной, но близ нее, дозволить такое мог… Молчишь? — проворчал Всевед чуть погодя, так и не дождавшись ответа. — Знамо, самому-то помирать неохота. Молить, поди, будешь, чтоб жизнь твою спас? Напрасно, — сурово поставил он точку в своем приговоре.