– Я… Петенька… их… в починку… – пролепетала она.

Мастер Пит и герцог Гиз сидели на коньке крыши. Визжали под сильным ветром ржавые жеребцовские флюгеры.

– Всю эвакуацию берегли, понимаешь, Гиз, – говорил Петя. – А теперь Маринке на танцы не в чем пойти. Взяла и продала, дура…

Он печально посмотрел на свои ноги в красных канадских ботинках.

– А давай ей купим новые туфли, – предложил Ильгиз. – Купим на барыге, и все.

– Купим! А где пиастры?

– Заработаем. Сейчас многие пацаны зарабатывают. Пузырьки будем сдавать – раз? Марки продадим – два? Потеплее будет, лягушек в Заречье наловим и в медицинский институт продадим – три?

– Так ведь скоро мы и клад отроем! – воодушевился Петя. – Все государству отдадим, только ордер на туфли попросим. Точно?

– Ну, это пока отроем! – скептически присвистнул Ильгиз. – Пока что давай в воскресенье на барахоловку двинем.

– Герцог Гиз, у тебя голова работает! – вскричал Петя.

Под серым низким небом бурлит месиво тыловой «барахоловки». Чем только здесь не торгуют: хлебом, спиртом, патефонами, сахарином, маркизетом, ржавыми гвоздиками, стертыми каблуками, фолиантами в медных застежках, бязевыми кальсонами, попугаями, марками…

Петя потерял в толпе друга и растерялся со своим жалким альбомчиком. Вдруг на него налетел шустрый долговязый подросток с оловянными глазами, выхватил альбомчик, начал его листать, приговаривая:

– Острова Кука? Зола! Гвинея? Зола! Тасмания? Зола! На, держи червонец!

Он сунул Пете смятую бумажку и мгновенно исчез в толпе вместе с альбомом.

Петя сжал зубы, чуть не заплакал. На червонец можно было купить только стакан семечек. Лица, хари, физиономии торжища поплыли перед ним.

Вдруг он увидел Малахитова. Моряк торговал у дородной спекулянтки серое демисезонное пальто. Он протянул тетке пачку красненьких тридцаток, прибавил еще что-то натурой, комочек какого-то продовольствия в опрятной тряпице, и пальто стало его собственностью.

Женя тут же сбросил с себя фронтовую телогрейку и не без удовольствия облачился в обновку, чем-то неуловимо напоминающую обыкновенное байковое одеяло. Выцветшие синие полосы внизу еще больше подчеркивали это родство.

– Ну, как влитое! – ахнула тетка, призывая свидетелей. – Люди добрые, посмотрите на красавчика! – На руках у нее тут же оказалось еще одно точно такое же пальто.

– Шикарно, баба Маня! Ах, красота! – запричитали вокруг «барыги». – Еще бы шляпку молодчику, и прямо хоть в музей!

Вдруг раздался бешеный хохот.

– С обновкой, браток! Шикарное одеяльце! А подушку-то на голову не забыл? – хохотал Боря Мамочко, развалившийся на сиденье открытого «доджа». Военная эта машина медленно продвигалась сквозь толпу. Управлял ею какой-то штатский жеваный типус, и принадлежала она, видимо, какому-то гражданскому учреждению.

Петя замер, ему показалось, что неустрашимый десантник тут же рассчитается за насмешку, но Малахитов только смущенно улыбнулся, бросил телогрейку на какую-то бочку и пошел прочь.

– Женя! – крикнул мальчик и побежал за ним.

Петя и Малахитов сидят на пустой трибуне футбольного стадиона. На беговых дорожках стадиона, как всегда в эти годы войны, маршируют новобранцы, но в секторе для прыжков уже тренируется одинокий спортсмен.

– Зачем вы купили это пальто? – морщится на одеяло Петя. – Оно вас не личит.

Малахитов пожимает плечами.

– Мирная жизнь, мирная форма…

– Почему мирная? Война еще не кончилась. Марина говорит, что госпиталь переполнен…

Вдруг из прохода за спинами Малахитова и Пети на трибуну вываливается с веселым шумом группа молодых солдат. В руках они тащат футбольные бутцы, мячи, гетры… Тут же на скамейке начинают переодеваться.

– Ну, братцы, сейчас нам Шурик покажет свой мастерский класс! – кричит один из солдат.

Все с хохотом смотрят на щуплого блондинчика.

– Эй, дубль «Зенита», публика ждет!

Блондинчик стягивает через голову гимнастерку и становится ясно, почему его «заводят»: на груди у него замысловатая татуировка, в центре которой футбольный мяч и надпись: «Я люблю футбол. Дубль Зенита 1941».

Шурик словно не слышит шуток, он натягивает майку, берет в руки мяч, взглядом знатока проверяет шнуровку и вдруг на мгновение прижимается к мячу щекой, как к чему-то теплому и родному.

Парни убежали вниз, а Малахитов вдруг положил руку Пете на плечо и тихо проговорил:

– Меня комиссовали, мастер Пит. Флота мне больше не видать.

– Почему?

– У меня было сильное ранение в голову.

Петя вдруг вспомнил. Он осторожно протянул руку, сдвинул набок мичманку на голове Малахитова и снова увидел пульсацию чуть повыше левого виска.