Она садится на кровати и смотрит на брата. Лунный свет пронизывает ее волосы, обтекает плечи.

Тихо подвывает каминная труба. Безмолвствует внушительное и зловещее учебное пособие.

– Расстрел, – медленно повторяет Петя и вдруг бурно возмущается: – Расстрел – это мало! Такому всемирному гаду какой-то расстрел. Нет, уж, дудки! Так не пойдет!

– Знаешь, Петенька, а я бы его вообще не казнила, – тихо задумчиво говорит Марина. – Хоть он наших с тобой маму и папу убил и миллионы других людей, а я бы его выпустила. Да-да, выпустила бы! Пусть себе ходит без войска и без своего гестапо, и все люди будут на него смотреть и знать, что он Гитлер. Все люди, представляешь, все народы, и в том числе немецкий… Ведь он, наверное, своему народу внушил, что он великий спаситель мира, а тут все про него все узнают… Представляешь?

– Да ведь ты же сама сказала, что он не человек! – перебил ее Петя.

– Вот все это и узнают, это и будет ему казнь, – сказала Марина.

– Так если он не человек, это ему вовсе не страшно, – горячо зашептал Петя. – Подумаешь, все знают, велика беда! Он будет ходить и посмеиваться, а потом еще придумает какой-нибудь обман.

– Может быть, ты и прав, Петик, может быть, и нельзя его выпускать, – пробормотала Марина.

Секунду она сидела неподвижно, потом соскочила с постели, подбежала к брату и закутала его одеялом.

– Спи, спи, пожалуйста. В школу опоздаешь. Там знают, что с ним делать, – она многозначительно показала пальцем на потолок, где отсвечивал под отраженным светом луны кругленький бочок купидона.

В школе на уроке истории на задних партах продолжал оживленно дебатироваться все тот же злободневный вопрос: что делать с Гитлером?

– Поймать, посадить в стеклянную клетку и возить по городам, – басил верзила-третьегодник.

«Камчатка» зашумела еще пуще. Глаза у Пети расширились до предела.

…Комически ужасный Гитлер в полосатом трико (из кинофильма «Новые похождения Швейка») под какую-то чудовищную музыку (флейта и барабан) закружился в его воображении прямо перед классной доской, на которой висели изображения древнегреческих воинов…

…Со своей задней парты Петя, оттянув тетиву могучего лука, поразил стрелой злодея прямо в пятку. Гитлер с омерзительной гримасой запрыгал на одной ноге…

– Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который… – читал историк.

Он прекрасно видел, что по меньшей мере половина учеников рисует в своих тетрадках захватывающе сцены пленения Гитлера. Наконец, он отложил «Илиаду» и, простирая руки к «камчатке», провозгласил:

– Мальчики, Гитлер и его клика осуждены историей, а это самое главное!

Купидоны и наяды закопченными глазами смотрели с потолка на хлопотливый быт мраморного дома. Многочисленные хозяйки суетились у примусов и керогазов, возились с детьми, стирали бельишко. Среди всей этой копошни гигант Боря Мамочко в шелковой майке делал мощную гимнастику четырехпудовой гирей. В одном из углов «творил» местный фотограф-сапожник дядя Лазик. Перед аппаратом позировали сержант-артиллерист со старушкой-матерью. Стены были увешаны непросохшими еще снимками военных с женами, невестами, детьми.

Рядом был разложен сапожный инструмент, валялась груда старой обуви.

– Внимание! – кричал дядя Лазик. – Больше собранности! Внимание! Товарищ сержант, тихо улыбнитесь своей красивой маме.

По коридору торопливо прошла, здороваясь с соседками, Марина Громеко.

Женщины сочувственно вздыхали ей вслед.

– Как бьется-то Мариша! И учеба, и в госпитале дежурит. Мальчишка на руках.

– Самоотверженное дитя! – сказала юрисконсульт Нина Александровна Самолюбовер. – В ее возрасте я царила на Южном берегу Крыма.

Марина заглянула к дяде Лазику. Тот уже тачал сапоги.

– Здрасьте, дядя Лазик. Прямо не знаю, что с Петькой делать – обувь на нем горит.

– Увы, Мариночка, боюсь, что Петиным штиблетам уже трудно помочь.

– Мне обещали в госпитале ордер, но только через месяц, – вздохнула девушка. – Вы не знаете, может, кто продает?

Теперь уже вздохнул дядя Лазик.

– Одна дама продает приличные мальчиковые ботинки, но сколько они стоят – ах…

Марина решительно расстегивает сумку и достает свои бесценные лодочки.

– Дядя Лазик, это ленинградские, модельные…

– Вижу, вижу, но кто сейчас танцует? Оставьте, Мариночка, буду предлагать…

Марина выбежала в коридор, но тут дорогу ей преградил Мамочко.

– Краснофлотский, Маринка! Может, в чем непорядок? Со шмутками, может, чего или с обувкой?

– Да ну вас, Мамочко, пустите, – хохотнула Марина. – Я на дежурство спешу.

Гигант проводил ее своей загадочной улыбкой, после чего влез в конуру к дяде Лазику.

Нина Александровна Самолюбовер крутила цигарку, прослушивала патефонную пластинку и читала сквозь толстые очки юридическую книгу.