— Ты чай-то пей, остынет. — Костя подвинул стакан старшине. Приходько взял стакан, и Николай увидел, как мелко трясётся его рука. — Да, старшина, водки бы тебе сейчас.

— Не, водку после победы пить будем, водка голову дурит, а немца на свежую голову бить надо. А то, что рука дрожит, это пройдёт, нерв задет, врачи сказали, пройдёт со временем. Пойдём, Костя, покурим.

Они вышли в тамбур и долго курили у открытого окна.

— А мы с Колькой до фронта ещё не успели добраться, — как бы извиняясь, сказал Костя.

— Ничего, ещё навоюетесь. Этой войны всем хватит досыта, хлебать да хлебать ещё лиха, во так вот.

Когда они вернулись, в купе уже сидел Николай.

— Где вы пропали? — спросил он.

— Мы-то нигде не пропали, это тебя надо спросить, где ты пропадал?

— Чё, не видели, помогал проводнице, — ответил Николай, отхлёбывая из стакана холодный чай.

— Что, Коля, она тебя даже чаем не напоила?

— Некогда было чаи распивать, — ответил Николай, налившись краской. — Говорю, помогал с посудой там, с бельём…

— Ну-ну, с бельём, говоришь, а чё краснеешь-то? — подковырнул его Костя.

— Да ну, чего пристал, ну, потискал слегка девку, и всего-то. Те чё, завидно?

— Да ладно, Коль, не обижайся, — видя, что Николай начал злиться, сказал Костя. — Эх, мне бы сейчас в деревню, к своей под бочок подкатиться, неделю бы из кровати не вылазил…

— Да, хорошо сейчас у нас, — подхватил Николай, довольный, что изменилась тема разговора.

— Это где? — спросил старшина.

— На Енисее, деревушка небольшая, таёжная, одни рыбаки да охотники потомственные в ней живут. Зимой охота, летом рыбная страда, да на Енисее подрабатывают, кто на пароходы нанимается, кто на баржи. Мой отец всю жизнь лоцманом по Енисею ходил и сейчас наверняка на реку бы вернулся, если бы жив был… — Николай, сжав челюсти, замолчал и отвернулся к окну.

Костя, положив руку на плечо Николая, продолжил:

— Убил один гад беглый и отца, и мать его, убил и дом поджёг, думал, этим следы заметёт. Да не вышло, установили органы личность, в розыске теперь. Его портрет участковый показывал, из Москвы по запросу пришёл. Такая рожа мерзкая, уголовник по кличке Остап.

— Ничё, земля, она круглая, я этого гада под землёй искать буду, а найду и в землю живьём вкопаю. Вот только война…

— Да, мужики, война, — задумчиво и горестно проговорил старшина. — Ладно, отбой.

Когда все уснули, Николай тихо вышел из купе.

«Как же легавые меня нашли? — лихорадочно думал Остап, обшаривая карманы своего начальника. — Ага, вот они, ключики. Теперь этого придурка заховать надо, чтоб не сразу нашли. Вот сюда, под крыльцо, самое место. — Остап подтащил и кое-как затолкал туда труп. — Плохой, плохой сегодня день», — думал Остап, пристраивая оторванные доски. Он с утра чувствовал какую-то тревогу, спал плохо, снилась ерунда всякая. То он в лагере в запретку попал и выбраться из неё не может, а за ним овчарки, вот-вот рвать начнут. То в тайге, опять один, на реке той злосчастной, лягушек жрал. Проснулся в поту холодном. Отправил Василя в контору. Документы должен был выправить для них начальник, перед этим привозил его Василь в этот дом. Показал Остап ему сарайчик с добром. Договорились, начальник им документы проездные и командировочные до Иркутска, а содержимое сарайчика ему. Вот и прилетел начальничек, да только с вестью недоброй. Документы он сделал, только не понимал, что теперь уже он не нужен был Остапу. А то, что менты по Остапову душу приходили, вообще зря сказал, этой вестью он себя сразу из списка живых вычеркнул. За Василя спокоен был Остап, а вот этого пришлось убрать. На всякий случай. Воспользовавшись машиной, Остап уехал за полчаса до прихода в его дом Вангола и Макушева. Остап спешил, он понимал, что по его следу идут. Машину пришлось бросить у Казанского вокзала, и через два часа одетый в полувоенную форму с подлинными документами он, вежливо подав билет проводнице, вошёл в вагон поезда. Симпатичная смуглая проводница, проводив его до места в купе, по его просьбе обещала не беспокоить. За всё время пути он ни разу не вышел из купе днём. Только рано утром и поздними вечерами, когда все спали, он выходил в тамбур. Днём лежал на верхней полке почти без движения, только мерное дыхание говорило о том, что он живой. Ни оживлённый разговор внизу, ни резкие толчки вагонов, ни рёв паровозных гудков не мешали ему. Даже когда какой-то старшина тряс его за руку, пытаясь разбудить, он не проснулся. Только, выдернув руку, перевернулся на другой бок. Казалось, ничто не могло его заставить проснуться. Однако он проснулся, проснулся от еле слышного разговора. Его организм разбудил его и заставил насторожиться. Разговаривали сидевшие внизу военные. Холодный пот прошиб Остапа, когда он понял, о чём и о ком они говорили. Он испугался, испугался не на шутку. Испугался не тех, кто о нём говорил, для него они не представляли опасности. Судя по всему, это были молодые деревенские мужики, недавно надевшие военную форму, с которыми, если что, он разделается в два счёта. Испугало другое. Ему стало казаться, что какая-то неведомая сила преследует его, наводя на него его врагов. Приближая их к нему, не давая возможности ускользнуть, напоминая и напоминая, что он — вне закона. Что за ним идёт охота. Как на зверя. Теперь Остап вынужден был делать вид, что спит. Когда внизу затихли и на соседнюю полку забрался и вскоре захрапел артиллерист, спать он всё равно не мог. Ранним утром Остап вышел из купе, едва почувствовал, что поезд замедляет ход. Он тихо прошёл в тамбур и хотел открыть дверь, но дверь оказалась заперта на ключ. Придётся будить проводницу. Это не входило в расчёты Остапа. Он должен был спокойно доехать до Иркутска, но опасное соседство поломало его планы. Оставив у двери небольшой чемодан, он вернулся в вагон и постучал в служебное купе.

— Кто там? Чего надо? — услышал он голос проводницы.

— Ключ дай, дверь открыть, — попросил Остап.

— Не положено, — услышал он в ответ.

— Слушай, сестрёнка, сердце у меня больное, воздух в вагоне спёртый, дай ключ, я подышу только и закрою.

За дверью послышалась возня, и уже мужской голос ответил:

— Погоди чуток, мужик, сейчас выйду, открою тебе дверь. Ирина, я заодно покурю.

Остап не сообразил сразу, что голос ему знаком, и пошёл в тамбур, соображая, как ему теперь быть. Он же просто хотел выпрыгнуть из вагона, а теперь, плохо дело, придётся валить этого придурка.

Николай, выходя из служебного купе, крепко поцеловал Ирину.

— Покурю и к себе, поспать надо, ключ занесу.

— Иди уже, утром свидимся, чай принесу, — ответила она, пряча глаза.

Николай пошёл в тамбур, поигрывая в руке вагонным ключом. В тамбуре он увидел стоявшего к нему спиной, прислонившегося к стенке мужчину в полувоенной форме.

— Чё, сердце слабое? — спросил он.

Открывая дверь вагона, Николай вдруг увидел чемодан. «Чемодан-то он зачем с собой принес?» — успел подумать Николай, поворачиваясь, чтобы спросить, но не успел. Сильная боль обожгла его спину. Он развернулся и увидел перед собой ухмыляющуюся физиономию Остапа. Он узнал его сразу, с первого взгляда, но бессильно валился, цепляясь руками за стенку тамбура.

— Это ты, щенок, меня в землю вбить хотел? — спросил Остап. Перешагнув через тело Николая, он шагнул в тёмный проём вагонной двери.

Ирина, поправив измятую простыню на своём служебном топчане, уже собиралась лечь. Но прилив энергии, бушевавший в теле, переполнявший её, требовал чего-то ещё, и она замерла у своей двери, вслушиваясь. Она ждала возвращения Николая, этого молодого и крепкого мужика, вот так, по-простому прижавшего её в служебном купе и целовавшего с такой неистовой силой, что она потеряла голову. Теперь она готова была ещё и ещё раз забыться в его объятиях, прекрасно зная, что это счастье будет очень коротким. Но оно будет, и это то, чего она хочет сейчас. В вагоне было тихо, она осторожно открыла дверь и выглянула. Дверь в тамбур была открыта, и она увидела ничком лежавшего Николая. Гимнастёрка на спине заплывала ярко-красным пятном. Ирина не помнила, как она добежала до тамбура, как поднимала Николая, как вслушивалась, припав к его груди, в удары сердца. Живой, он был живой! Ирина, разбудив весь вагон, нашла военфельдшера, который смог остановить кровь и спасти Николая. Костя на руках держал тело друга до самого Иркутска. Со станции он проводил его в больницу, по дороге в карете скорой помощи Николай пришёл в себя: