Шрифт:
— Я имел в виду вовсе не это, господин!
– Ладно... С твоим достойным хозяином я знаком и попробую договориться. Я вижу, ты не глуп. Согласись, то, о чем ты просишь, очень и очень непросто исполнить, – покачал он задумчиво головой. – Особенно когда дело касается частных интересов. Иногда легче договориться со всем сенатом об освобождении сотни государственных рабов, чем с одним из них о его собственном. Ведь когда дело заходит о частной собственности, люди становятся очень несговорчивыми. Особенно те, для кого деньги не играют большой роли. А твой хозяин, Аррецин Агриппа, слывет человеком богатым, и ему незачем продавать свою любимую рабыню – ты и сам сказал. Не уверен… быть может, здесь личная привязанность.
При последних словах лицо гладиатора вспыхнуло, что в темноте осталось незамеченным.
– У него нет чувств к ней, господин.
– Я думаю, негоже рабу рассуждать о чувствах своего хозяина, – недовольно проронил незнакомец, но затем примири-тельным тоном добавил: – видимо, сегодня такой день. Хорошо… Если действительно так, то, по правде говоря, это несколько об-легчает задачу. Думаю, смогу с ним договориться, и ты получишь свою возлюбленную. Но не забывай: услуга за услугу!
— Благодарю тебя, господин, я выполню любое твое поручение! – жарко воскликнул Александр с надеждой в голосе.
— Кстати, ты знаешь, почему твоего молодого хозяина здесь в городе прозвали «Liberator» [15] ?
— Да, ходит молва, что он не любит, когда побежденного гладиатора убивают.
— Это так. Он больше уважает саму борьбу, состязание, и ни разу не осудил гладиатора на смерть... Помни об этом!
Едва гладиатор, сопровождаемый двумя преторианцами, покинул базилику, из чернильной тьмы между колоннами в круг света вступил укутанный до глаз в темный плащ человек. Тьма не позволяла рассмотреть его лицо.
15
Liberator - освободитель (лат.).
— Ты всё слышал, – скорее утвердительно, чем вопросительно промолвил Петроний Секунд.
— Да, господин, – ответил его слуга.
— Ты рассмотрел, запомнил его?
— Можешь не сомневаться, господин.
— Будешь тайно сопровождать его, когда я прикажу. Ты сам знаешь, как и что делать. Но он не должен догадаться, что находится под наблюдением...
— Господин мог бы не утруждать себя такими указаниями, – с некоторой обидой проговорил слуга.
— Хорошо... Будешь ждать моего сигнала.
— Это все?
— Не торопись. Кое-что еще...
Он вынул из шкатулки стилос и восковую дощечку. Написав на ней несколько слов, достал две печати, выбрал одну из них, протер резьбу и, нагрев над огнем, поставил оттиск.
– Это должно попасть прямо в руки... Ты знаешь, в чьи, – приказал он, передавая послание слуге.
– Повинуюсь, господин, – ответил тот с поклоном.
– Прекрасно, прекрасно...
Секунд жестом показал, что можно выполнять поручение.
«Как своевременно мальчишка влюбился в эту рабыню, – подумал он, глядя вслед слуге, которого поглотила темнота. – Да! Во имя любви люди готовы совершать подвиги. Надеюсь, мой молодой друг правильно воспримет просьбу. Что сто;ит какая-то рабыня по сравнению с целью, которую мы перед собой поставили! В конце концов, если Агриппа так дорожит девчонкой, можно лишь пообещать ей свободу. А мне, пожалуй, пора заняться не менее важными делами...»
На следующий день в череде праздничных зрелищ был назначен перерыв.
Истекал девятый час этого, казавшегося бесконечно длинным, дня. Префект претория готовился к важной встрече. Еще накануне он испросил у императора аудиенции, на что ему было дано высочайшее соизволение.
Рабы помогали хозяину примерять новую тогу с рукавами из тех, что стали недавно входить в моду, и он долго стоял в своей спальне перед зеркалом из полированной бронзы, которое держал в руках юный раб. Зеркало было тяжелым, и отрок от напряжения выгнулся колесом так, что оно почти лежало на его животе, заслоняя голову, поэтому Секунд видел себя в зеркале только по пояс, а ноги мальчика под овалом казались ему продолжением собственного отражения – они были детскими, и вследствие этого картина получалась смешной. Это раздражало Секунда, и он постоянно одергивал мальчишку.
Секунд был человеком не совсем обычным. Родом из простой семьи он самостоятельно проложил себе дорогу в высший свет.
Отец его начинал службу еще при Тиберии в должности войскового трибуна, а при Калигуле успел дослужиться до легата вновь созданного XV Изначального легиона, пока не погиб в Германской кампании. Его старший сын, Тит Петроний, пошел много дальше: несмотря на свое скромное происхождение, сумел подняться до проконсула и служил наместником Египта, а возвратившись в Рим три года назад, занял пост префекта претория. Добился он этого положения исключительно благодаря своему уму и незаурядным способностям. Некогда Божественный Веспасиан, отец нынешнего императора, даровал ему за особые заслуги звание патриция.