Тщетно! Ничего не выходило. Овраг исчез. Будто его никогда и не было. Или был, но в другом измерении, которое доступно только таким, как Федорыч, любознательный Синяк, угрюмый Деса;д, неразговорчивый Вольтметр и другие обитатели мрачного подземелья... Может статься, проникнуть туда посторонним было возможно только в сопровождении Харона, а без него вход в это измерение бесследно затягивался.

Старший лейтенант пробовал расспросить обитателей площади у метро. И надо отдать должное – все искренне старались помочь:

— Федорыч? Так он, эта... только что здесь околачивался со своим, как его, упырём этим, прости господи... Десадом. Вон спросите у Варьки, мужчина. Мож, она подскажет. – Варь! Поди-ка сюда!

Но Варька пожимала плечами и отсылала еще к кому-то. И что примечательно – все в один голос утверждали, мол, только что видели или, в крайнем случае, слышали Федорыча, но толком о его местонахождении так ничего сказать и не могли. Возникало чувство, что он всё время находится где-то рядом, но каждый раз в самый последний момент немыслимым образом ускользает, как бы избегая пересечения с реальным миром.

Кончилось тем, что Игнаточкину пришлось отказаться от попыток выяснить хоть что-нибудь о судьбе этих обиженных обществом скитальцев по недоступным нам, простым смертным, измерениям.

Да, кстати, сам старший лейтенант так и не прижился в своем ведомстве. Иммунная система этого учреждения отторгла парня, как тело отторгает пересаженный орган чужеродного происхождения.

Под влиянием своего благоприобретенного друга бывший милиционер увлекся журналистикой, и, заочно окончив соответствующий факультет, был пристроен тем же другом в одну из газет с криминальным уклоном. Здесь, пользуясь преимуществом, которое давал ему опыт предшествующей работы, достиг, говорят, неплохих результатов в освещении всего того, что связано с «отходами жизнедеятельности социума».

Но прежде чем морально повзрослевший Павел Валерьевич навсегда покинул казенные коридоры, в восьми метрах ниже уровня пола первого этажа произошел случай, если не определивший его дальнейшую судьбу, то в значительной мере ускоривший персональный exodus [45] из опостылевших стен. Здесь в подвале, в хранилище вещдоков, куда привели когда-то наших героев поиски небезызвестного тебе, читатель, меча, разыгрался последний акт зарождающейся, но так и не развившейся в полноценную, мелодрамы.

Дело в том, что вскоре после того памятного визита Игнаточкина в сопровождении небритого журналиста к заведующей спецхранилищем Трюфелевой, что-то в ее мозгу щелкнуло, и сего момента женщина-капитан стала ощущать непонятное томление в груди всякий раз, когда сталкивалась с молоденьким следователем в коридорах Петровки. Чувство стыда захлестывало бедную женщину, взращенную в обильно удобренной принципами коммунистической нравственности почве. Надо отдать должное, боролась она с искушением, как могла, пыталась вызвать безразличие и даже неприязнь к юнцу-следователю, но у нее ничего не получалось. Отчасти потому, что подспудно не хотелось совершать насилие над собственными чувствами, а отчасти по не зависящим от нее причинам – если Трюфелева и обладала воображением, то крайне рудиментарным.

Отчаявшись, она пыталась вызвать в памяти образ мужа, добропорядочного семьянина, за всю свою супружескую (было подозрение – и холостяцкую тоже) жизнь ни разу не взглянувшего на другую женщину. Да что там! Даже в дурном сне не помыслил Иван Петрович ни на секунду об адюльтере. И слова такого он, скорее всего, не знал.

А вот сама-то не устояла... Чувство оказалось сильнее моральных устоев.

Заикаясь, краснея и потея от волнительности момента, она излила на Игнаточкина водопады страсти… и не просто так, а в стихотворной, братцы, форме (на сочинение ушло три последних месяца, но это не беда – специфика ее службы позволяла замахнуться и на полномасштабную поэму).

А что Игнаточкин? Так точно! Учитывая превосходящие силы противника, старший лейтенант принял единственно правильное решение – ретироваться в срочном порядке. И оставил безутешную женщину переживать постигшую ее неудачу в одиночестве, не позволив тайфуну чувств, исподволь зарождающемуся в закоулках ее подсознания, принять угрожающие размеры.

Так закончилась эта история, которая еще раз доказала, что и людям невысокого звания свойственны переживания, по силе своей не уступающие переживаниям особ королевской крови.

А что же ты не интересуешься, читатель, какая участь постигла главного неодушевленного «героя» нашего повествования? Было бы в высшей степени несправедливо обойти вниманием сей замечательный предмет, появляющийся время от времени на сцене, для того, чтобы...

А кстати, друзья, действительно, для чего?

К сожалению, так и осталось недоказанной та роковая роль, которую он, если верить легенде, якобы играл в судьбах своих обладателей. Но легенда легендой, возможно, давным-давно так и было. Но сейчас, в наш-то просвещенный век, верить в подобные сказки... Несерьезно, честное слово!