В кварталах дальних и печальных
вернуться

Рыжий Борис Борисович
Шрифт:

1984

До блеска затаскавший тельник, до дырок износивший ватник, мне говорил Серега Мельник, воздушный в юности десантник, как он попал по хулиганке из-за какой-то глупой шутки — кого-то зацепил по пьянке, потом надбавки да раскрутки. В бараке замочил узбека. Таджику покалечил руку. Во мне он видел человека, а не какую-нибудь суку. Мол, этот точно не осудит. Когда умру, добром помянет. Быть может, уркою не будет, но точно мусором не станет. 1997

1985

В два часа открывались винные магазины и в стране прекращалась работа. Грузины торговали зельем из-под полы. Повсюду висели флаги В зелени скрывались маньяки. Пионеры были предельно злы, и говорили про них: гомосеки. В неделю раз умирали генсеки… Откинувшийся из тюрьмы сосед рассказывал небылицы. Я, прикуривая, опалил ресницы и мне исполнилось десять лет. 1997

Стихотворение Ап. Григорьева

После многодневного запоя синими глазами мудака погляди на небо голубое, тормознув у винного ларька. Ах, как все прекрасно начиналось: рифма-дура клеилась сама, ластилась, кривлялась, вырывалась и сводила мальчика с ума. Плакала, жеманница, молилась, нынче улыбается, смотри: как-то все, мол, глупо получилось, сопли вытри и слезу сотри. Да, сентиментален, это точно. Слезы, рифмы, все, что было, — бред. Водка скиснет, но таким же точно небо будет через тыщу лет. 1997

«Почти случайно пьесу Вашу…»

К А.П.

Почти случайно пьесу Вашу, вернувшись с минеральных вод, прочел и вспомнил встречу нашу в столице позапрошлый год. …На легкой бричке — по казенным — я из Казани прилетел усталым, нищим и влюбленным в поэмы Александра Л. Звучит ли ныне эта лира, умолк ли сей печальный глас? От «Гезиода и Омира» [49] готов заплакать хоть сейчас. Иль это Батюшков? Но к делу! нас познакомил Александр… Простите, с рифмою заело: тетраэдр… Гектор… автокар! Да, точно Барюшков! Он, к слову, поручик тоже. Что потом? Зашли к жиду Золотареву, дурным затарились вином. Пошли гулять на всю округу, к цыганам ездили гурьбой. Неделю ехал через Лугу в село Бобрищево, домой. Лесочек, поле, шито-крыто, мила соседка, глуп сосед. А Вас спросить позвольте: мы-то стрелялись, что ли? Или нет? 1997

49

«Гезиод и Омир — соперники» — поэма Константина Николаевича Батюшкова (1787–1855) поэта, переводчика, прозаика.

«Положив на плечи автоматы…»

Положив на плечи автоматы, мимо той, которая рыдала, уходили тихие солдаты прямо в небо с громкого вокзала. Развевались лозунги и флаги, тяжело гудели паровозы. Слезы будут только на бумаге, в небе нету слез и слова «слезы». Сколько нынче в улицах Свердловска голых тополей, испепеленных И летит из каждого киоска песенка о мальчиках влюбленных. Потому что нет на свете горя, никого до смерти не убили. Синий вечер, розовое море, белые штаны, автомобили. 1997

«В номере гостиничном, скрипучем…»

В номере гостиничном, скрипучем, грешный лоб ладонью подперев, прочитай стихи о самом лучшем, всех на свете бардов перепев. Чтобы молодящиеся Гали, позабыв ежеминутный хлам, горничные за стеной рыдали, растирали краску по щекам. О России, о любви, о чести, и долой — в чужие города. Если жизнь всего лишь форма лести, больше хамства: «Водки, господа!» Чтоб она трещала и ломалась, и прощалась с ней душа жива. В небесах муз ыка сочинялась вечная — на смертные слова. 1997

«Ночь. Каптерка. Домино…»

Ночь. Каптерка. Домино. Из второго цеха — гости. День рождения у Кости И кончается вино: ты сегодня младший, брат, три литрухи и — назад. И бегу, забыв весь свет, на меня одна надежда. В солидоле спецодежда. Мне почти семнадцать лет. И обратно — по грязи, с водкою из магази… Что такое? Боже мой! Два мента торчат у «скорой». Это шкафчик, о который били Костю головой? Раз, два, три, четыре, пять Все — в машину, вашу мать. Зимний вечер. После дня трудового над могилой, впечатляюще унылой почему-то плачу я: ну, прощай, Салимов К. У. Снег ложится на башку. 1997

«Серж эмигрировать мечтал…»

Серж эмигрировать мечтал, но вдруг менту по фейсу дал и сдал дела прокуратуре, Боб умер, скурвился Вадим, и я теперь совсем один как чмо последнее в натуре. Едва живу, едва дышу, что сочиню — не запишу, на целый день включаю Баха, летит за окнами листва едва-едва, едва-едва, и перед смертью нету страха. О где же вы, те времена, когда я пьян был без вина и из общаговского мрака, отвесив стражнику поклон, отчаливал, как Аполлон, обвешан музами с химфака. Я останавливал такси — куда угодно, но вези. Одной рукой, к примеру, Иру обняв, другою обнимал, к примеру, Олю и взлетал над всею чепухою мира. 1997