Маклин потребовал, чтобы встречи его с этим связным прекратились. Взамен он предложил в качестве связных двух женщин: с его стороны — Мелинду, а с нашей — жену одного из советских резидентов. Обе женщины могли встречаться, например, в парикмахерской. Мелинда охотно согласилась, но каирская резидентура категорически отвергла эту идею.

Дональд попытался сделать другой ход, предложив встречаться открыто, как и все дипломаты, в ресторанах и барах. Но и этот вариант был отклонен.

Тогда Маклин написал короткое письмо в Центр и отправил его через каирскую резидентуру. Звучало оно как призыв о помощи. В письме он говорил о своем желании работать в России, считая, что для него нет лучшего места для борьбы против американского и западного империализма. Дональд просил МГБ направить его в Москву. Письмо в Центре получили, но я совершенно уверен, что никто на него даже не взглянул. Если бы у каирского резидента хватило ума немедленно организовать отправку Дональда Маклина с семьей в СССР (Мелинда была к этому вполне готова), то можно было бы избежать той ошибки, которая случилась потом. Короче говоря, если бы высокое начальство МГБ прислушалось в тот момент к просьбе своего английского агента, наша славная кембриджская группа могла бы продолжать работать. Мы нейтрализовали бы только Маклина.

Именно здесь, в Каире, куда он прибыл через неделю после того, как покинул Вашингтон, жизнь Дональда Маклина начала расползаться по швам.

Почти то же самое происходило и с Бёрджессом. Груз, который он так легко нес на своих плечах во время войны, когда его страна сражалась против фашизма в союзничестве с СССР, стал давить на него все сильней и сильней с наступлением мира и с последовавшей «холодной войной». Я видел, как он сдает прямо у меня на глазах. В лондонской резидентуре и раньше знали, что Гай начал серьезно пить. Он часто появлялся на людях небритый, плохо одетый, что-то бессвязно бормочущий. Слухи о его поведении дошли до Центра, который потребовал от нас объяснения. Но что мы могли сказать? Разве что у агента не выдерживают нервы и он не способен более выдерживать стресса двойной жизни. Уже к лету 1948 года в Москве поняли, что поведение «Пола» сказывается на его работе. Он давал все меньше и меньше информации.

Я был одним из первых, кто сообщал в своих донесениях, что успешные усилия кембриджской пятерки удовлетворить запросы обоих хозяев — англичан и нас — очень тяжело отразились на их здоровье. Они активно работали в течение пятнадцати лет. Пора было приостановить, хотя бы временно, деятельность Бёрджесса и Маклина и облегчить положение Филби, чтобы совсем не лишиться нашей агентурной сети в Англии.

В то время я еще не знал, что было уже слишком поздно. Мы опоздали.

Бёрджесс начал нас серьезно беспокоить. Резидентура жила в постоянном страхе, как бы однажды, мертвецки пьяный, он не признался во всем первому встречному. Лично я был уверен, что Гай сам осознает рискованность такого положения и достаточно опытен, чтобы держать язык за зубами, даже если опрокинет в себя целую бочку любимого вина. Его шеф, Гектор Макнейл, тоже устал от постоянных жалоб на Бёрджесса, которые без конца сыпались на министерство иностранных дел. И тем не менее Макнейл продолжал покровительствовать своему другу. Даже тогда, когда Бёрджесс нанес такой увесистый удар в челюсть одному из коллег, что того пришлось положить в больницу, Макнейл замял скандал. Мне показалось это забавным, хотя я знал, что точно такой же эпизод мог произойти и в Советском Союзе.

К счастью, вакуум, возникший из-за резкого спада активности Бёрджесса, заполнил Джон Кэрнкросс. Осенью 1948 года его определили на новое место, которое оказалось нам очень полезным. В министерстве обороны его направили в отдел, занимавшийся финансами НАТО, организации, которая была официально оформлена в следующем году [30] . Это колоссально повысило шансы Кэрнкросса в КГБ. Считая образование НАТО явным выпадом Запада против нашей страны, Кремль хотел иметь больше сведений об этой новой американской организации.

Джон Кэрнкросс ежедневно трудился над документами, в которых говорилось о будущих вооруженных силах НАТО и о пропорциональной доле вкладов на их содержание со стороны каждого члена. Он знал, какие войска будут у НАТО, каково их обеспечение и вооружение — все до последней детали. А что еще важнее — в его руках оказалось точное расписание размещения командных структур на суше, на море и в воздухе. Одним словом, Кэрнкросс оказался в состоянии рассказать нам все о НАТО. И мы знали обо всех ее структурах раньше, чем они стали реальностью.

Мои отношения с Кэрнкроссом оставались прекрасными, потому что я старался строить их на основе взаимного доверия. Я очень часто напоминал ему о своей молодости и неопытности, говорил, что он может многому меня научить, и все время восторгался его работой. Я с самого начала сказал, что буду безмерно ему благодарен, если он сможет мне в чем-то помочь.

То же самое, впрочем, я говорил и Бёрджессу, на которого эти слова производили столь же положительное впечатление.

Вообще Кэрнкросс был человек спокойный. Ему льстило мое отношение к нему, хотя он редко выражал это в наших беседах. Кэрнкросс изо всех сил старался мне помочь, давая советы, связанные с нашей общей работой. Делал он это ненавязчиво, без всяких претензий. Уверен, что Кэрнкросс был доволен избавлению от моего властного предшественника.

Если возникала срочная нужда в разведданных по какому-либо вопросу, я просил его раздобыть информацию тактично, а не в форме приказания.

— В ваших натовских материалах не попадались на глаза упоминания, где будут размещаться ядерные базы в Германии? — спрашивал я, получив очередное задание. — Не смогли бы вы выяснить это?

И через месяц я получал подробный план размещения ядерного оружия в Германии.

Вспоминая прошлое, я пришел к выводу, что Кэрнкросс нравился мне больше всех наших лондонских агентов. Это был очень порядочный человек, хотя и далеко не простой. Бёрджесс, Филби и Блант отличались более ярким воображением. Они были сильными личностями, и каждый обладал теми или иными выдающимися качествами. Но с Кэрнкроссом я чувствовал себя легче, может быть потому, что у нас было примерно одинаковое происхождение.