Или нет?

Пожалуй, нет. Рановато думать о смерти. Я сорвал с него чудом удержавшийся автомат и истошно взвыл:

– Не бейте меня!..

Снаружи пьяненько загоготали. Правильная реакция. Громила застонал, выхаркивая сгусток крови, когда я снайперски врезал прикладом по шейным позвонкам. А вот и синдром внезапной смерти. Что за пагубная страсть – мочить в сортире кого ни попадя?

Великий недочет Михаила Тимофеевича Калашникова – в его творении практически невозможно бесшумно загнать патрон в ствол. Будешь делать это тихо – он просто не загонится. Я сделал это резко – и выметнулся из сортира, согнувшись в три погибели. Расслабленные вертухаи еще не повалили из дежурки, хотя уже топтались у порога. Навстречу по проходу с физиономиями отпетых лунатиков топали Шмаков и Хомченко (и где они нахватались этой гадости?). Я прижался к стене и очень вовремя: вылупился сыто рыгающий Чвыр, вскинул укороченный «калаш».

– А вы куда, скоты безмозглые?..

Не очень выигрышная диспозиция. Гонорея в дежурке, его не видно, и чем он там занят – поди разберись. А Чвыр повернет голову, обнаружит периферийным зрением сплюснутое тело, непроизвольно станет палить…

Сообщники забормотали о малой нужде, которая всегда нагрянет, когда ее не ждешь; я решил не тянуть резину, метнулся на упреждение, посылая казенник в изрытую оспой челюсть.

Рожу Чвыра качественно перекосило, с такой вот перекошенной рожей он и въехал в косяк. Вяло заструился на пол. Я метнулся в проход, не дожидаясь, пока он разляжется. Естественная защита, лучше не придумаешь. А дальше – отдельные вспышки с частотой один кадр в секунду. Гонорея вырастает над столом с отвешенной челюстью. Бутылка делает опасный крен, рука фиксируется на автомате, который лежит на столе. Не успевает разбиться бутылка, как разражается стрельба: вспышки пламени вырываются из ствола с пламегасителем. А мне тяжеловато взгромоздить автомат поверх плеча перекошенного Чвыра, который не спеша продолжает сползать на пол. Кусочки свинца дерут униформу, Чвыр вопит, давясь кровью, а я вынужден убраться за косяк, чтобы не убили. Шмаков подхватывает с пола безхозный автомат, делает прыжок, перелетая открытое пространство, короткая очередь в проем. Эффект достигнут – слава поворотливым мужикам! Гонорея роняет автомат, хватается за лицо…

Я метнулся в сортир, украшенный очередным трупом, отстегнул ремень с подсумком, который теперь уж точно Мамону не понадобится, стянул с него бутсы (велики на три размера, но какая разница?). Вернувшись назад, я стал свидетелем возмутительной сцены: подельники успели похватать оружие, боеприпасы и теперь судорожно подпрыгивали вокруг стола и давились немецким пивом!

– Да вы совсем охренели! – Я ворвался в дежурку, отобрал у Шмакова бутылку… и начал лихорадочно хлебать, запрокинув голову.

– Михаил… – бормотал ошарашенный Шмаков. По синей бороде текли золотистые капли, – Михаил… Не могу поверить… Я человека убил…

– Подумаешь, какие нежности, – сплюнул я. – Успокойся, Коля, один раз – еще не водолаз.

«Элегантно», чисто по-офицерски, матюкаясь, Хомченко сдергивал с покойного Гонореи пятнистую куртку. Замерзнуть боялся? Автоматная очередь простучала снаружи. Длинная – на все тридцать патронов в магазине. И сразу за ней – ливень огня! Мы все подпрыгнули. Какой резон стрелять с вышек, если неизвестно, что происходит в бараке? Райнов! – осенило меня. Услышал выстрелы и понял, что мы действуем, решил вступить со своей стороны. О, хоть бы так и было…

– Мужики… – заторопился я, – Райнов валит своих… Пулей из барака, но не забывайте про часовых на вышках, берегите свои героические задницы. Бегите к подсобкам, где машина – кричите, что свои, а то перебьет вас сдуру. Вперед, мужики, эту жизнь стоит прожить…

Когда я ворвался в спальное помещение, интенсивность огня за бортом нарастала. Полагаю, спящих уже не было. Но информировать народ я был обязан.

– Эй, вставайте! – завопил я. – Счастье пришло, откуда не ждали! Это побег, россияне! Кто хочет попытать удачи, драпайте из барака! Рассыпайтесь по ущелью, лезьте в горы, в леса! Кто хочет подохнуть, оставайтесь!..

Я хотел еще добавить, что не стоит покидать барак, пока не смолкли выстрелы. Но не стал терять время – сами сообразят. Опрометью кинулся к выходу – какое острое ощущение вкуса жизни!.. Скатился с крыльца – и за бочку с дождевой водой, из которой хлестало через край. Надо же случиться – дождь шарашил со страшной силой! Видимость – местами, в ситуацию вникать крайне сложно. В меня не стреляли. Я сунул голову в бочку, отфыркался, перекатился за горку «неосвоенной» щебенки и начал разбираться с запутанной ситуацией. Сообщники разлетелись, как семена одуванчиков, трупов у порога не было, и то ладно. У приземистых сараюшек, выстроенных буквой «П», силуэт фургона – пятиместный пикап с металлическим кузовом. Глухо лаяла собака (из помещения!). Под дверью кузова кто-то скрючился, поливал огнем северо-западный угол периметра. Еще чьи-то ноги. У сараюшек шевельнулся третий. Перебежал, выпустив короткую очередь. Эти трое не воевали меж собой, у них имелся общий противник – часовой на вышке! Не причина ли для сдержанного оптимизма?.. Вертухай строчил из РПК, не давая троице покинуть укрытие, делал это довольно мастерски (слава богу, прожектор не включил), и не будет у парней шанса, пока не иссякнут боеприпасы. А время, между прочим, не резиновое…

«Вторая вышка! – сверкнуло в голове. – Диагональ, юго-восточный угол!» Я прижался к закрытому рубероидом фундаменту, засеменил на обратную сторону барака. Тарзаном прыгнул в кусты, растянулся на прелой листве, готовясь поливать вышку. Но здешний часовой не подкачал – висел, переломившись. Не жилец определенно…

А за углом стрельба разгоралась. Пауза – достаточная, чтобы вертухай сменил магазин, и снова истерично лаял проверенный историей пулемет. Решение нашлось. Раз уж я оказался на обратной стороне… Я помчался дальше, вдоль восточной оконечности. Нырнул в траншею, вырытую в полный профиль, продвинулся на корточках вдоль забора – трансформаторная будка, северо-восточный угол, поднял автомат, прижался к дощатому ограждению и, лелея слабую надежду, что товарищи не станут палить по своему, начал смещаться под извергающую лавину свинца вышку…

На нас играло этой ночью многое. Отсутствие собак (их держали в специальном собачатнике рядом с подсобками, а вертухаям, ввиду «большого пива», было влом спускать живность), твердая вера, что с пятью охранниками никто не сможет сбежать из концлагеря – святая правда: разве могут вырваться на волю полностью ослабленные люди?.. Сердце стучало, как пионерский барабан, у которого заклинило барабанщика. Вышка практически надо мной, запрокинув голову, я видел, как извергаются язычки пламени: стрелок лупил короткими очередями. Со стороны машины почти не отвечали – попробуй высунься…