Шрифт:
Американец *
I
Осенний день. Ленивый веер солнца Озолотил зловонные дворы. В разинутые с улицы ворота Прохожие оглядывали хмуро Знакомый с детства виленский пейзаж: Извилистые, старые дворы, Жестянки у склоненного забора, Дымящиеся кучи у помоек, Углы сырых, заросших грязью стен И желтые навозные ручьи. А улица? Ущелье нищеты: Горб мостовой, телегами изрытый, Потоки жидкой слякоти с боков, Мостки, как клавиши, избитые до дыр, И коридор домов, слепых, как склепы. Но солнце, старый, опытный художник, В куске пивной бутылки и в алмазе Горит одним божественным огнем… * * *
Снопы лучей сквозь чахнущий калинник Широко брызнули на длинный хвост детей: В платках, в отрепьях, в полах одеял, В облезлых материнских кацавейках Змеилась тихая понурая толпа — И лишь глаза, как мокрые галчата, Блестели ярко в этой куче рвани. В худых руках, повисших вяло вниз, Болтались кружки, крынки и жестянки. Близ самых маленьких, как факелы тоски, Стояли матери иссохшие Рахили… Сейчас вздохнет заплатанная дверь, Кирпич, дрожа, на блоке вверх полезет — И каждый сморщенный покорный человечек Свое сокровище вдоль улиц понесет: Дымящееся темное какао, И молоко, и белый ломоть хлеба С блестящей коркой нежно-золотистой… У матерей заискрятся глаза,— Пусть, как всегда, лишь горстью чечевицы Они обманут голод свой тупой, Для матери, так повелось от Евы, Улыбка сытого ребенка слаще манны…