Чтобы к Ревякину поменьше ходило людей, Жора еще месяц назад взял в свои руки распространение газеты и листовок.

Кузьма снял с рамы последний оттиск и снова, в который уж раз, прочитал вслух броский заголовок:

— «Десант под Керчью, бои под Перекопом». Здорово! Ведь это значит — вот-вот наши ворвутся в Крым.

— А мы вроде наблюдателей, — ответил Ревякин.

— То есть как?

— А так. Ты сам видел ночью, как два эшелона с боеприпасами и солдатами были отправлены из Севастополя на Керченский перешеек. Враг подтягивает резервы. А мы? Что делаем мы, чтобы помочь своим?

— А разве это не помощь? — Кузьма потряс листовкой. — Представь, как завтра воспрянет народ, как забурлит Севастополь.

— Это само собой. Но ведь мы-то не только пропагандисты, а и солдаты. Что ж, мы так и будем сидеть в подземелье, как кроты в норе?

Ревякин взял из стопки третью часть листовок и подал Кузьме.

— Это возьмешь с собой на линию. А пока ребята заявятся, давай все уберем.

Он спустился в лаз и, став на ступеньку приставной лестницы, принял от Кузьмы раму с набором, валик и оставшуюся чистую бумагу и скрылся в подземелье. Кузьма начисто вытер стол и, убедившись, что следов краски нигде не осталось, принялся отмывать руки.

Уже стемнело, когда пришли Ваня Пиванов с Максимом. После побега из концлагеря они не разлучались. Кузьме и Ване повезло. С подложными документами они устроились на работу и свободно ходили по городу. А вот Максим нигде не мог зацепиться. Прямо со школьной скамьи он пошел в офицерскую школу, а затем, младшим лейтенантом, на фронт. Специальности он не имел и не мог поступить в мастерские или на станцию. Чтобы не привлекать внимания уличных старост и жандармов, он кочевал по разным квартирам. Но он не унывал. Этот расторопный парень с холодным, насмешливым взглядом оказался незаменимым помощником. Он добывал оружие, расклеивал листовки на слободках и выполнял многие другие поручения. Своей отвагой и предприимчивостью Максим завоевал доверие ребят и стал признанным вожаком во всех рискованных вылазках за продовольствием. У него осталось много друзей среди военнопленных, и после каждого удачного «пикирования» на поезд он посылал им с Петькой передачи в концлагерь. А те, в свою очередь, частенько при разгрузке машин с продовольствием прятали в развалинах ящики с консервами или кули с мукой, которые Максим по ночам подбирал. Неделю назад в камнях возле продовольственного склада полиции Максим подобрал оставленные друзьями два ящика вина и водки. Он ликовал. Водка — это валюта, за которую можно было приобрести все что угодно. В первое воскресенье Максим отправился на толкучку и выменял на водку револьвер.

Он был неистощимым на каверзы, которыми досаждал фашистским градоправителям. Однажды ночью с двумя матросами, бежавшими из лагеря, он учинил разгром полицейского участка. Утром он сдал трофеи — два автомата с патронами. Другой раз, чтобы попугать предателей, обстрелял ночью квартиры городского головы и его помощника. А на днях вместе с Шанько подбросил Филле письмо с угрозой рассчитаться с ним за избиение военнопленных, работавших на станции.

Прошлую ночь Максим спал у Петьки, на месте Кузьмы, который был на дежурстве. Утром он балагурил, сыпал анекдотами, а когда Костя принес листовки с известием о десанте, вдруг затих. Часа два бродил по двору и рассеянно поглядывал на изрытую пещерами Воронцову горку.

После обеда он выпросил у Петьки несколько листков тетрадной бумаги и сел писать. Оторвался он от стола лишь под вечер, когда Ваня вернулся с работы, и вскоре вместе с ним отправился к Ревякиным.

Александр поднялся из подземелья. Лицо его было озабоченно.

— Ну, как там под Керчью? — спросил Максим.

— Видать, тяжело… Наши с боями расширяют плацдарм, — ответил Александр, присаживаясь к столу. — Представляю, что там творится.

— Да-а, — вставил Кузьма. — Нелегко нашим под огнем перебрасывать через пролив уйму людей и техники.

— А мы даже не можем помешать переброске резервов отсюда! — Александр в сердцах хлопнул ладонью по столу.

— А что мы можем поделать? — с горечью заметил Кузьма.

— Вот именно — что? Поднять восстание? А с какими силами? Мы даже не имеем своей боевой дружины. Военнопленные? Мы их не подготовили к этому. А в нужный момент именно пленные должны составить нашу главную ударную силу.

Ревякин обвел взглядом товарищей и умолк.

Из подполья через открытый лаз в стене доносился приглушенный стук пишущей машинки — Лида продолжала прием сводки с фронта.

— Может, нам разобрать пути и закупорить станцию? — предложил Ваня.

— Ну разберем, а через два часа их исправят, и поезда снова пойдут, — ответил ему Кузьма.

— Можно и тоннель подорвать, — не сдавался Ваня.

— А ты туда сунься! Враз напорешься на пулеметы. К тоннелям не подступиться. Там бетонные доты, проволочные заграждения, пулеметные гнезда, — возразил Кузьма.

Максим дымил сигаретой, уставясь на лампочку, висевшую над столом. И вдруг глаза его загорелись озорством.

— Слушай, Саша! У меня есть мыслишка. Помнишь, ты хвалил Костю и его ребят за то, что они в своей записке, подброшенной Майеру, поставили подпись партизанского штаба?

— Ну и что?

— И Майер, и комендант города, и жандармы уверены в том, что в город проникли партизаны. Почему же этим не воспользоваться?

— А как?

— На-ка погляди, — Максим вытащил из бокового кармана пиджака исписанные листки и положил их перед Ревякиным на стол.

Старшина взял листки, быстро пробежал их глазами.