— Вот-вот. Тогда лейтенант Николай Величко со своим взводом морских пехотинцев вынужден был отойти на ближайшую батарею, а враги ее окружили, в двух местах перерезав Симферопольское шоссе. В тот день взвод Величко и артиллеристы отбили шесть атак. Но при последней снаряды у них кончились, да и патронов осталось мало. Наташа, узнав про это, не растерялась и, нагрузив полную машину снарядов, вызвалась пробиться на батарею к мужу. Начальство, конечно, не пускает — вся дорога пристреляна. Попадут в снаряды — от грузовика винтика не найдешь. А она твердит: прорвусь, прорвусь, немцы, дескать, не успели еще закрепиться. Ну и добилась своего. Вся надежда у нее была на скорость и на фары. Фары у ее машины что твой прожектор. И вот ночью на полном газу она рванула по шоссе и сшибла первый вражеский заслон, подмяв двоих под колеса. Ее обстреляли из автоматов, потом снарядами, а она знай мчится. Проскочила километр, захваченный фашистами, а перед ней прямо на дороге четыре автоматчика сигналят красным фонарем: «стой». Наташа включила фары и ослепила их. Те растерялись, попрыгали с дороги в кювет. А ей того и надо: выиграть секунду. Она проскочила и этот заслон. А потом опять поливали из автоматов, а с высотки застрочил пулемет. Ну и ранили ее в руку.

— Там же страшная крутизна, — вставила Лида.

— Наташа там чуть не слетела в пропасть, да вовремя выправила машину и, повернув за скалу, выскочила прямо к батарее. Утром враг снова пошел в атаку на батарею. Знали, что снарядов нет, и совсем обнаглели. Прут в полный рост.

Ну и дали там им напиться. Покосили сотни три. А тут наши части подоспели.

— Видно, Наташа крепко мужа любила?

— А как же! Потом сам командующий армией генерал Петров, вручая награду, сказал Николаю Величко: «Вы, лейтенант, счастливый. Вы можете гордиться не только отвагой своей жены, но и ее любовью. Берегите вашу любовь».

Лида задумалась.

— Да, Ваня, любовь — великая сила, — прервала она наконец молчание. — Мы вот говорим, что нами движет вера в наши идеалы, сознание, долг, а я бы добавила еще: и любовь. Любовь к дорогому тебе человеку, к местам, где ты родился, к небу, под которым вырос. Любовь эта умножает душевные силы, придает мужества, воодушевляет на подвиг…

Когда Лида с Ваней вернулись на кухню, Осокин уже ушел, а Александр готовил к набору обзор радиосводок с фронта.

Наташа вышла из концлагеря, как всегда, в сопровождении полицая, которого в штабе ШУ, где она работала, должен был сменить постоянный конвоир-немец.

Сыпал мокрый снег, образуя под ногами грязно-серое месиво. Наташа была озабочена: сегодня предстояла поездка в горы. А удастся ли вырваться?

Для рейса в горы ее грузовик не годился: мотор барахлил, сцепление и тормоза были не в порядке, а главное — не было каркаса для брезента. В открытом кузове вооруженных людей не повезешь — на первом же контрольном посту патруль задержит. И Наташа решила поставить грузовик в ремонт. Прикинув, сколько дней на это потребуется и кто и когда из конвоиров ее сопровождает, она назначила отъезд группы подпольщиков в лес на сегодня — одиннадцатое февраля, на два часа дня. Она считала, что времени на ремонт за глаза хватит. Но просчиталась.

Ремонтировали двое: дядя Степа, пожилой, степенный рабочий с прокуренными до желтизны усами, и Тимошка, высокий, тощий, задиристый парень. Работали они всегда с прохладцей. Там, где в два дня можно управиться, тянули неделю, а то и больше. Но автомашины, пройдя через их руки, недолго бегали. Барахлили моторы, плавились подшипники, летели зубья шестерен. Как-то, слив масло, Наташа обнаружила подсыпанный в картер песок, а Пиванов Ваня из разобранной коробки скоростей вместе с поломанными зубьями вытащил стальной болт. Она сразу догадалась, чьих это рук дело, но решила помалкивать. Дядя Степа с Тимошкой делали именно то, к чему подпольщики призывали в своих листовках.

Если бы не Саша Ревякин, не быть бы ей тут. Это он настоял на том, чтобы она устроилась шофером в штаб ШУ, который собирал цветной лом для заводов Рура, и тем самым спас ее от угона на каторжные работы в Германию. Он же и Ливанова направил сюда, снабдив подложными документами. Тимошка же с дядей Степой, опасаясь угодить за саботаж в концлагерь, сами пришли в гараж. Но и они не собирались служить верой и правдой фашистскому рейху. От нее не ускользнули их хитроумные проделки и подвохи.

Ремонтируя ее машину, Тимошка, видимо, готовил очередную каверзу. Но теперь Наташа не могла допустить никаких подвохов. На карту ставилась жизнь десятка подпольщиков, ее долг и честь патриотки. И она решила принять участие в ремонте. Вчера ее присутствие особенно раздражало слесарей. Тимошка не разговаривал, только изредка поглядывал на нее маленькими насмешливыми глазками. Когда она попросила его получше отладить рулевое управление, тормоза и приклепать стойки каркаса для тента, Тимошку прорвало:

— И чего ты тут крутишься? Тебе больше всех надо? — Его глаза злобно сверкали. — Выслуживаешься?

Наташа оставила без внимания его слова, явно рассчитанные на то, чтобы побольней ее уколоть.

— Ремонт надо закончить сегодня. Завтра в час дня я должна выехать.

— Она, вишь, боится, что мало соберет лома на бомбы! — презрительно бросил Тимошка.

— Помолчи! — одернул его дядя Степа. — А ты, Наташ, иди себе, не волнуйся. Все будет сделано, — примирительно сказал он, растирая сапогом окурок. — Все сделаем, и каркас Тимоха утром поставит. К часу завтра все как есть будет в ажуре.

Но сейчас, идя в гараж, она не была уверена, что ее не подвели. Беспокоило и другое: как быть с конвоиром? Как от него избавиться?

Конвоировали двое по очереди: день — Губерт, день — Ганс Вилли. Губерт педантичен, придирчив, особенно когда нет денег на шнапс. Куда бы ни ехали — на Ялтинское шоссе, за Херсонес или к горе Мекензи, — глаз с нее не спускает — словом не даст обмолвиться с пленными, которые собирают и грузят лом. И в городе хуже цепного пса: на пять шагов от себя не отпустит. Зовет он ее «Комиссар», вкладывая в это слово то презрительную, то шутливую иронию, в зависимости от количества выпитого шнапса. Эта кличка к ней прилипла. Теперь все солдаты на контрольных постах ее так зовут.