Прошло еще минут двадцать, прежде чем скрипнула калитка и показалось порозовевшее от шнапса лицо Ганса. Он нес бумажный мешок, из которого выглядывала подрумяненная маковка белого каравая.

Наташа спросила:

— Теперь к Полине или в гараж?

— Наин. Ауф маркт.

— На базар?! — ужаснулась Наташа. — А мне уже надо за дровами! Понимаешь? Нужны марки! — Она показала свои прохудившиеся сапоги.

— Гут, гут! Айн момент! — Ганс махнул рукой, приказывая ехать.

До базара минут десять езды, да там еще неизвестно сколько придется торчать. Когда же она избавится от конвоира?

Машину Наташа остановила в конце базара, возле толкучки. Здесь можно было в обмен на вещи приобрести продукты. Истощенные голодом женщины приносили сюда белье, поношенную одежду, все, что уцелело после пожаров и разрушений, чтобы спасти семью, детей от голода, за кусок хлеба они отдавали последнюю кофту или мужнину рубаху. Солдаты тащили сюда фасоль, хлеб, галеты, крупу, горох, консервы, мыло, колбасу и выменивали вещи за бесценок.

Вынув из мешка каравай, Ганс разрезал его на две неравные части и вошел в гущу толпы. Наташа видела, как он медленно продвигался, что-то приглядывая, останавливался, приценивался, шел дальше, снова возвращался. Уже дважды она приезжала с ним на барахолку и знала: он раз десять пройдет взад-вперед, долго будет торговаться, прежде чем что-нибудь купит или выменяет.

Наташу разбирала злость. Сколько еще тут ей торчать с этим барахольщиком! Рвануть с места и укатить? Ганс поднимет тревогу, Грюнфельд сообщит по телефону на контрольные посты, и из города все равно не выскочишь. Надо ждать, ничего не поделаешь.

Наконец конвоир вернулся. Лицо его расплывалось в улыбке.

— О, Наташ! — Он развернул белый пуховый платок и набросил себе на плечи, потом вытащил из кармана шелковую цветную косынку и, отставив руку, полюбовался ею. Сделкой он был очень доволен.

— Зер гут, — сказал Ганс, аккуратно складывая платок. Наташа поспешила запустить мотор.

Они поехали к Полине. Пока Ганс забирал свои покупки, Наташа скинула старый промасленный комбинезон, сшитый из немецкой плащ-палатки, оставив на себе матросские брюки, заправленные в сапоги и бушлат с поясом. Не хотелось ей появляться перед товарищами в грязной спецовке.

Лишь в третьем часу Ганс наконец отпустил ее.

Грузовик, грохоча на ухабах, несся из города на Корабельный спуск. До наступления комендантского часа оставалось три часа. За это время надо встретить Сашу, погрузить на Воронцовой горе что нужно, захватить товарищей и сделать почти двадцать километров, чтобы засветло проскочить контрольные посты и добраться до леса.

Машина миновала вокзал и бежала по Корабельному спуску вдоль бутовой стены, которая отделяла шоссе от железнодорожных путей. Половина спуска уже позади, а на дороге ни души. «Неужели не дождались, ушли? — подумала Наташа и тут же у изгиба шоссе увидела Ревякина с туго набитым портфелем в руке. Казалось, озабоченный чем-то, он возвращался с уроков. На нем было осеннее пальто, темно-серая кепка и коричневые в полоску брюки. В этой одежда он ходил обычно на занятия в школу. Шагах в двух от него семенил в ватнике Вася Волков. Позади них шел солдат с автоматом. «Неужели арестованы? Остановиться или не подавая виду проехать?» — подумала Наташа.

Ревякин, увидев машину, поднял руку и улыбнулся. Наташа круто осадила грузовик.

— Ну, Чайка, заждались мы тебя. Думали, и сегодня не прилетишь.

— Я, Саша, только-только вырвалась…

— Вот принимай нового конвоира, — Александр кивнул на подошедшего солдата. — Это наш товарищ Володя Триканчук. Он знает куда ехать. Садись, Володя, в кабину, а мы с Васей в кузов.

Наташа с любопытством окинула взглядом своего конвоира. С виду вылитый эльзасец, вроде Ганса. Серо-зеленая шинель и фуражка, такой же рослый, светловолосый, со строгой выправкой, только нос прямей и лицо не рыхлое, а мужественное. «Видать, смелый», — решила она.

— Трогай, — сказал Триканчук.

Грузовик легко и послушно брал подъем. Через проломы в разбитой стене сверкнула искрящейся синевой Южная бухта. Потом мелькнула синяя полоса Большого рейда и седая стена Константиновского равелина, поднялись впереди обгоревшие, закопченные корпуса казарм флотского экипажа. Триканчук велел свернуть на проселочную дорогу к Воронцовой горке.

Наташу разбирало любопытство.

— Ты что ж добровольцем пошел к фашистам? — спросила она.

— Я-а? — Триканчук поглядел на нее и усмехнулся. — Я в бегах… из концлагеря.

— А шинель? Она вроде бы по тебе сшита.

— Саша дал. Небось слыхала, как труханули полицейский участок на Северной стороне?

— Кто ж не слышал?..

Место сбора было в доме рабочего порта Петра Макарова, на самой крайней улице поселка. Все домишки тут окнами глядели в степь, туда, где на горизонте укрылись серой дымкой темные гривы гор. На пустыре через дорогу маршировал взвод солдат.